В прошлом веке европейцы прозвали Африку Черным континентом, да и теперь, когда там появились современные города, железные дороги, хорошие шоссе, бары и другие непременные признаки цивилизации, кое у кого взгляд на Африку не изменился.
Пожалуй, больше всего досталось западному берегу, удостоенному выразительного определения «Могила белого человека». Сколько сочинителей — вопреки истине — описывали эту область Африки как сплошные огромные непроходимые джунгли! Дескать, если вам вообще удастся проникнуть сквозь непроницаемую завесу из вьющихся лиан, колючек и кустарников (просто диву даешься, как часто в этих сочинениях люди проникают сквозь непроницаемые завесы), вы увидите, что лес кишит всевозможными тварями, только и ждущими случая наброситься на вас: леопарды с горящими глазами, злобно шипящие змеи, а в речушках — крокодилы, изо всех сил старающиеся превзойти настоящие бревна в сходстве с бревном. Если вы сумеете благополучно избежать этих опасностей, у сочинителя всегда в запасе дикие туземные племена, чтобы прикончить злосчастного путешественника. Туземцы бывают двух родов — людоеды и нелюдоеды. Людоеды непременно вооружены копьями; нелюдоеды — стрелами, наконечники которых щедро смазаны смертельным ядом, как правило неизвестным науке.
Конечно, никто не лишает писателя права на толику поэтических вольностей, лишь бы он их не маскировал. Но к сожалению, западный берег Африки оклеветан до такой степени, что всякого, кто пытается оспорить утвердившиеся представления, клеймят как лжеца, никогда не бывавшего в этих краях. Обидно; очень обидно, что так поносят землю, где природа особенно своеобразна, прекрасна и богата, но я отлично сознаю, что эта моя жалоба — глас вопиющего в пустыне.
Кстати, мне по роду моей работы довелось довольно близко познакомиться с тропическими лесами: ведь тот, кто зарабатывает на жизнь поимкой живых зверей, поневоле должен отправляться за ними в так называемые непроходимые дебри. Сами звери, увы, к вам не выйдут. И я убедился, что обычно тропический лес поражает видимой скудостью дикой фауны. Можно бродить целый день и не встретить ничего интересного, разве что попадется какая-нибудь пичуга или бабочка. Конечно, звери в лесу есть, их там великое множество, но они предусмотрительно избегают вас, и, если вы хотите кого-то увидеть или поймать, надо точно знать, где искать. Помню, как я после шестимесячных трудов в лесах Камеруна показал свою коллекцию из полутораста с лишним самых разных птиц, зверей и рептилий одному господину, прожившему в тех краях четверть века. Он был ошеломлен — такое обилие живности, можно сказать, у его порога, в лесу, который он привык считать скучным и чуть ли не безжизненным!
На искаженном английском языке, бытующем в Западной Африке, лес называют бушем. Есть два рода буша. Первый прилегает к деревням и городам и основательно, исхожен охотниками, а то и потеснен руками пахаря. Здесь животные настороже и увидеть их непросто. Второй — так называемый черный буш, простирающийся за много километров от ближайшего селения и редко посещаемый охотниками; в нем вы, если проявите терпение и не будете шуметь, увидите дикую фауну.
Настоящий зверолов не станет разбрасывать как попало свои ловушки по лесу, ведь это только на первый взгляд перемещения животных кажутся беспорядочными, а на самом деле вы очень скоро убеждаетесь, что у большинства из них прочно укоренившиеся привычки: они всегда посещают один и тот же водопой, из года в год ходят по одним и тем же тропам, направляясь туда, где сейчас обилие пищи, и покидая эти места, как только все будет съедено. У иных даже есть постоянные уборные по соседству с местом, где животное проводит большую часть своей жизни. Можно установить ловушку и ничего не поймать; потом перенесешь ее на три метра влево или вправо, где проходит привычный для зверя путь, — и тотчас ты с уловом. Вот почему, прежде чем начинать охоту, надо тщательно и терпеливо осмотреть район, проследить пути животных среди ветвей и на земле, выяснить, где сейчас поспевают дикие плоды, какие норы днем служат спальней для ночных животных. Работая в Западной Африке, я по многу часов проводил в черном буше, изучая повадки лесных жителей, чтобы потом легче было ловить их и содержать в неволе.
Один район я наблюдал около трех недель. В лесах Камеруна вы можете встретить участки, где почвенный слой слишком маломощен, чтобы питать корни могучих деревьев. В таких местах растут кустарники и высокие травы, довольствующиеся тонким слоем земли, который покрывает серый каменный щит. Я быстро убедился, что край одной поляны, расположенной километрах в пяти от моего лагеря, — идеальное место для наблюдения за животными, поскольку здесь сошлись три растительные зоны: во-первых, выбеленная солнцем трава на площади двух гектаров, во-вторых, обрамляющая ее полоска кустарника, густо оплетенного паразитными растениями и обсыпанного яркими цветками дикого вьюнка, и, наконец, вокруг поляны простирался собственно лес — исполинские стволы высотой до полусотни метров могучими колоннами подпирали безбрежный полог зеленой листвы. Выбрав подходящий наблюдательный пункт, можно было одновременно держать в поле зрения по небольшому участку каждой из трех зон.
Я выходил из лагеря рано утром, но солнце жгло уже немилосердно. С лагерной площадки я нырял в лесную прохладу, в зеленый сумеречный свет, просочившийся сквозь лиственный ярус вверху. Пробираясь между толстенными стволами, я ступал по мягкой и пружинистой, словно персидский ковер, многослойной лесной подстилке из увядших листьев. Единственным звуком в лесу был непрерывный звон миллионов цикад, красивых серебристо-зеленых насекомых, которые лепились к коре деревьев, наполняя воздух своим пением. Подойдешь слишком близко — улетают прочь, будто крохотные аэропланчики, поблескивая прозрачными крылышками. Время от времени в этот хор вмешивалось жалобное «уи» какой-то маленькой пичуги, которую мне так и не удалось опознать, хотя она любила сопровождать меня через лес, о чем-то вопрошая мягким, нежным голоском.
Кое-где в зеленом своде зияли широкие просветы; видно, насекомые и сырость подтачивали толстые суки, пока те не обломились и не рухнули на землю с высоты нескольких десятков метров, оставив в лиственном пологе прорехи, открывающие доступ золотистым солнечным лучам. Пятна ослепительного света привлекали бабочек — и крупных, чьи длинные, узкие, оранжево-красные крылышки горели десятками огоньков на фоне лесных теней, и беленьких малюток, что хрупкими снежинками взмывали в воздух у моих ног, потом, выписывая плавные пируэты, опускались обратно на черный перегной. Дальше я выходил на берег речушки, которая с тихим журчанием струилась между отполированными водой камнями в зеленых шапках из мха и крохотных стеблей. Через лес и через полосу кустарника на опушке поток прокладывал себе путь на поляну. Но, немного не доходя до опушки, был заметный уклон, и речушка образовала череду маленьких водопадиков, украшенных пучками дикой бегонии с яркими глянцевитыми желтыми цветками. Здесь бурные ливни вымыли почву из-под могучих корней одного лесного исполина; теперь он лежал на земле наполовину в лесу, наполовину в траве, и осталась от него лишь огромная, медленно гниющая пустотелая кожура, обросшая вьюнками, мхом и полчищами крохотных поганок, которые плотным строем шагали по шелушащейся коре. Тут находился мой тайник: в одном месте кора провалилась и получилось подобие челна, так что я мог сидеть, надежно закрытый низкой порослью. Убедившись, что место никем не занято, я устраивался в тайнике и ждал, стараясь не шевелиться.