На другое утро, дойдя до камышей, я с радостью обнаружил в зарослях якану и трех заметно присмиревших птенцов. А вот четвертого нигде не было видно; стало быть, кайман все-таки отчасти преуспел… Между тем якана, к моему ужасу, вместо того чтобы извлечь урок из вчерашнего происшествия, снова повела свой выводок пастись на кувшинках, и весь этот день я с трепетом следил за ними. Хотя кайман не появлялся, страх за якану и ее птенцов основательно истрепал мне нервы, и к вечеру я решил, что дальше терпеть невозможно. Пошел в деревню и одолжил лодчонку, которую два индейца любезно донесли до озерка. Едва стемнело, я вооружился мощным фонарем и длинной жердью с петлей на конце и отправился на охоту. Как ни мало было озеро, мне понадобился целый час, чтобы обнаружить каймана. Он лежал по соседству с кувшинками, и в свете фонаря огромные глаза его вспыхнули, будто рубины. С величайшей осторожностью я приблизился, медленно-медленно опустил петлю в воду и надел ему на голову. Кайман не двигался с места, то ли ослепленный, то ли завороженный ярким светом. Сильным рывком я затянул петлю и втащил судорожно извивающегося зверя в лодку. Он яростно щелкал челюстями и издавал хриплые лающие звуки, раздувая горло. Я засунул каймана в мешок, на другой день отвез его километров за восемь от озерка и выпустил в одну из речушек. Там он и застрял, и все оставшееся время, что я жил в хижине над затопленным логом, ничто не мешало мне наслаждаться зрелищем того, как мои пернатые любимцы ходят по озерку в поисках корма, не ударяясь в панику всякий раз, когда легкий ветерок морщил гладь коричневатой воды.

Меня всегда очень занимало поведение животных — как они решают свои жизненные проблемы. И несколько радиовыступлений я посвятил удивительным способам, к которым они прибегают, чтобы привлечь партнера, оборониться от врага или устроить себе жилище.

Каким бы страшным или некрасивым ни казалось вам животное (это относится и к человеку), у него непременно найдется какая-нибудь привлекательная черта. Нельзя без симпатии смотреть, когда неприятная на вид, даже отталкивающая тварь вдруг обнаруживает способность к очаровательным, трогательным поступкам: скажем, уховертка льнет, будто наседка, к своим яйцам и тщательно собирает их вместе, если вы позволили себе разбросать их, или паук, доведя свою возлюбленную щекотанием до транса, предусмотрительно связывает ее шелковистой нитью, чтобы она, очнувшись, не сожрала его после спаривания. Калан и сам по себе прелестен, и разве не восхитительно наблюдать, как он тщательно обматывает себя плетями морской капусты, чтобы спокойно спать, не опасаясь, что его отнесет приливно-отливными течениями.

Помню, как я, в совсем еще юном возрасте, сидел на берегу неторопливой речушки в Греции. Неожиданно из воды, карабкаясь по тростинке, вышло насекомое, больше всего смахивающее на какое-нибудь существо с другой планеты. Громадные выпуклые глаза, членистое тело на паучьих ногах, поперек груди — странная, аккуратно сложенная штуковина — этакий марсианский аквалант. Насекомое упорно лезло по тростнике вверх, к жаркому солнцу, которое испаряло влагу с его уродливого тела. Наконец остановилось и замерло, словно в трансе. Я с увлечением и недоумением смотрел на это чудовище. В те дни мой интерес к естественной истории сочетался с великим невежеством, и я не мог понять, что за тварь явилась моему взору. Вдруг я заметил, что спина просушенного солнцем существа словно лопнула вдоль и кто-то силится выбраться наружу из ставшей совсем коричневой шкурки. С каждой минутой этот «кто-то» все энергичнее расширял просвет; в конце концов странное животное сбросило уродливое одеяние и уцепилось немощными конечностями за тростинку. Это была стрекоза. Крылышки все еще сморщенные и влажные, брюшко мягкое, но солнечные лучи делали свое дело, и на моих глазах крылышки высохли и расправились — хрупкие, как снежинка, испещренные жилками, точно соборный витраж. Брюшко тоже окрепло и приобрело ярко-голубой оттенок. Стрекоза два-три раза поработала крылышками, уподобляя их радужному облачку, потом неуверенно взлетела и удалилась, оставив прилепившуюся к тростинке неприглядную оболочку.

Мне никогда еще не доводилось наблюдать такое превращение, и, глядя с изумлением на невзрачную шкурку, в которой пряталось великолепное атласное насекомое, я поклялся больше никогда не судить о животном по его внешнему облику.

Большинство животных очень серьезно подходят к брачному ритуалу, и некоторые из них со временем разработали интереснейшие способы завоевывать сердце избранницы. Богатейший набор перьев, рогов, шипов и сережек, удивительное разнообразие красок, узоров и запахов — все это предназначено, чтобы обзавестись партнершей. Более того, иные ухажеры преподносят даме сердца подарки или устраивают выставку цветов, воздействуют на ее воображение акробатическими этюдами, танцами, пением. Когда животные ухаживают, они вкладывают в это дело всю свою душу, способны даже жизнь отдать, если понадобится.

Самые галантные кавалеры животного мира, разумеется, птицы. Они щеголяют великолепными нарядами, танцуют, принимают элегантные позы, готовы в любую минуту спеть мадригал или драться на дуэли.

Особенно знамениты райские птицы, которые не только располагают самыми роскошными брачными костюмами в мире, но и умело демонстрируют их.

Возьмите, например, королевскую райскую птицу. Мне посчастливилось однажды увидеть в бразильском зоопарке ее токование. В огромном вольере с множеством тропических деревьев и других растений обитали три особи этого вида — две самки и самец. Самец величиной с дрозда; голова сочного оранжевого цвета резко контрастирует с белоснежной грудкой и алой спиной, и все оперение блестит, точно полированное. Клюв желтый; ноги чудесного кобальтово-синего цвета. По случаю брачной поры перья на боках были длинные, а средняя пара рулевых вытянулась тонкими стержнями сантиметров на двадцать пять. Каждый стержень закручивался на конце наподобие часовой пружины, образуя изумрудно-зеленый медальон из причудливо скрученных перьев. При малейшем движении птица вся так и переливалась на солнце; качаясь, искрились хвостовые стержни с медальонами. Самец сидел на длинном голом суку, а обе самки устроились в кустах по соседству, наблюдая за ним. Внезапно он слегка расправил перья и издал странный крик, нечто среднее между визгом и зевком. С минуту помолчал, словно проверяя, как этот звук подействовал на дам, однако они продолжали сидеть, бесстрастно созерцая его. Тогда он подпрыгнул раз-другой на суку, вероятно, призывая их быть более внимательными, затем поднял крылья над спиной и сильно захлопал ими, точно готовился совершить триумфальный полет, после чего широко расправил крылья и наклонил голову так, что она скрылась под перьями. Снова поднял крылья и похлопал ими, потом покружился на месте, чтобы поразить самок зрелищем своей великолепной белоснежной груди. Под мелодичную воркующую руладу он неожиданно расправил длинные боковые перья; казалось — забил фонтан с пепельно-серыми, светло-желтыми и изумрудно-зелеными струями, которые колыхались в лад его песнопению. Затем кавалер поднял короткий хвост и прижал его к спине, так что два длинных стержня изогнулись над головой, свесив зеленые медальоны по бокам желтого клюва. Плавно наклоняясь из стороны в сторону, он заставил медальоны качаться наподобие маятников; создалось впечатление, что птица жонглирует ими. То поднимая, то опуская голову, артист пел, не жалея своего горлышка, и зеленые медальоны так и мелькали в воздухе.