"Я,- пишет один из них,- имею перед революцией не меньше заслуг, чем те мальчики на Гороховой2, которые лают на меня собаками. Я большевик с 904-го года, а не с октября, я два года семь месяцев торчал в тюрьмах, отбыл пять лет голодной ссылки. По должности председателя волостного комитета, я прихожу к начальству с мужиками, на нас орут, и мне стыдно взглянуть в глаза товарищейкрестьян, вдруг они спросят меня: "Чего же это кричат, как будто при царе?" Действуйте на этих людей как-нибудь, чтобы они опамятовались!"

Рабочий, арестованный за то, что упрекнул пьяного красногвардейца в грубости, был обвинен в "контрреволюционном настроении", и на допросе ему, по его словам, "совали в рыло револьвертом, приговаривая: отвечай! Я им ответил: товарищи мы али нет? А они - таких по зубам нужно бить товарищей. Позвольте заявить, что по зубам били достаточно в старину, а если и нынче так, то - не стоит овчинка выделки".

Такие обвинения раздаются все чаще, и я не вижу, чем могут оправдать себя люди, вызывающие столь постыдные обвинения и жалобы. При старом режиме презрение к человеку рабочего класса объяснялось психологией свиньи, пожравшей правду3; после 905 г. свинья хрюкала особенно грубо и нагло: чувствуя себя победившей, она торжествовала.

Но в наши дни - победителей нет, хотя мы и деремся непрерывно, торжествовать некому и - над кем издеваться? Неужели мы издеваемся друг над другом только по привычке, потому, что над нами издевались в свое время?

"Я не отвечаю за армию!" - ответил один солдат на известные упреки штатской улицы.

Представители власти, юнцы, вчерашние политические блондины, сегодня интенсивно рыжие, не могут воспользоваться ответом солдата для своего оправдания. Ведь каждый из них, наверное, считает себя носителем новой, социальногуманной, справедливой власти, и каждый обязан отвечать и лично за себя, и за всю армию строителей новой жизни. Ведь таково их идеальное назначение, не правда ли? Ведь это именно они сменили старых сеятелей "разумного, доброго, вечного"? Что же именно нового, много ли разумного и доброго вносят они непосредственно в быт, в тяжкую жизнь голодных буден?

Если у них нет ума - то, может быть, найдется немножко совести, и она заставит их подумать над обвинениями, выдвинутыми против них со стороны представителей того класса, интересам которого они, якобы, служат.

С жадностью голодного - психологически очень понятной - "Петроградская Правда" отмечает каждое доброе слово, сказанное по адресу "большевиков". Говорит ли о них Изгоев - с иронией иезуита - или Клара Цеткин, со множеством пояснений, уничтожающих хвалу. "Правда" немедленно перепечатывает на своих страницах эти сомнительные похвалы, очевидно, полагая, что они касаются и ее4. Перепечатала она и несколько слов из моего ответа на письма женщин и сопроводила их таким вопросом:

"Не согласится ли теперь Горький, что многие из "мыслей", высказывающихся им ранее, были, действительно, "несвоевременными"?"

Нет, не соглашусь. Все то, что я говорил о дикой грубости, о жестокости большевиков, восходящей до садизма, о некультурности их, о незнании ими психологии русского народа, о том, что они производят над народом отвратительный опыт и уничтожают рабочий класс - все это и многое другое, сказанное мною о "большевизме" - остается в полной силе.

LXIII

Равноправие евреев - одно из прекрасных достижений нашей революции1. Признав еврея равноправным русскому, мы сняли с нашей совести позорное, кровавое и грязное пятно.

В этом поступке нет ничего, что давало бы нам право гордиться им. Уж только потому, что еврейство боролось за политическую свободу России гораздо более честно и энергично, чем делали это многие русские люди, потому, что евреи давали гораздо меньше ренегатов и провокаторов,- мы не должны и не можем считаться "благодетелями евреев", как называют себя в письмах ко мне некоторые "добродушные" и "мягкосердечные" русские люди.

Кстати: изумительно бесстыдно лаются эти добродушные, мягкосердечные люди!

Освободив еврейство от "черты оседлости", из постыдного для нас "плена ограничений", мы дали нашей родине возможность использовать энергию людей, которые умеют работать лучше нас, а всем известно, что мы очень нуждаемся в людях, любящих труд.

Гордиться нам нечем, но - мы могли бы радоваться тому, что наконец догадались сделать дело хорошее и морально и практически.

Однако радости по этому поводу - не чувствуется; вероятно, потому, что нам некогда радоваться - все мы страшно заняты "высокой политикой", смысл которой всего лучше изложен в песенке каких-то антропофагов:

Тигры любят мармелад,

Люди ближнего едят.

Ах, какая благодать

Кости ближнего глодать!

Радости - не чувствуется, но антисемитизм жив и понемножку, осторожно снова поднимает свою гнусную голову, шипит, клевещет, брызжет ядовитой слюной ненависти.

В чем дело? А в том, видите ли, что среди анархически настроенных большевиков оказалось два еврея. Кажется, даже три. Некоторые насчитывают семерых и убеждены, что эти семеро Сампсонов2 разрушат вдребезги 170-миллионную храмину России.

Это было бы очень смешно и глупо, если б не было подло.

Грозный еврейский Бог спасал целый город грешников за то, что среди них оказался один праведник3; люди, верующие в кроткого Христа, полагают, что за грехи двух или семерых большевиков должен страдать весь еврейский народ.

Рассуждая так, следует признать, что за Ленина, чистокровного русского грешника, должны отвечать все уроженцы Симбирской губернии, а также и смежных с нею.

Евреев значительно больше среди меньшевиков, но мои корреспонденты, притворяясь людьми невежественными, утверждают, что все евреи - анархисты.

Это очень дрянное обобщение. Я убежден, я знаю, что в массе своей евреи - к изумлению моему - обнаруживают более разумной любви к России, чем многие русские.

Этого не замечают, хотя это очень резко бросается в глаза, если взять статьи евреев-журналистов.

В "Речи", газете, которую можно не любить, но тем не менее очень почтенной газете, работает немало евреев. "Новое Время", в числе сотрудников коего тоже есть евреи, еще не так давно называло "Речь" "еврейской газетой".