Но повесть, разумеется, не об этом. В первую очередь мы следим за медленно, но неуклонно разворачивающимся романом героя со встреченной им незаурядной женщиной. Роман, который так и не завершился тем, с чего начинались все литературные любовные истории прошедшего века. Уже и Оксана откровенно приглашает Сергея посетить ее номер в отеле, но тот отнекивается под благовидным предлогом. Поначалу кажется, что Медведев - прямой потомок не литовских дворян, а тургеневских персонажей: русский писатель на rendezvouz. Тяжеловатый, добропорядочный медведь, каким его очерчивает автор на первых страницах. Но, перечитывая повесть и вспоминая, догадываешься, что причина неожиданной импотенции героя вовсе не тоска по оставленной дома жене. Нет, он откровенно боится великолепную Оксану. Каралис не зря назвал повесть "Роман с героиней". Учительница из Белоруссии переселилась под Прагу и там огромными усилиями построила свое немалое дело. Self-made-women фигура нередкая в сегодняшней жизни - постепенно проникает и в прозу. И медведев пугается этой сильной натуры. Он понимает, что, раз оказавшись в постели "первой леди" пятизвездночного отеля, прежним он уже оттуда не выберется. Это молодой американский лейтенант итальянской армии полагал, что ловушка кроется в физиологии; русский писатель среднего возраста понимает, что психология куда как страшнее. Чуточку стоит ему расслабиться, как и начнут вываживать его по свету, подобно дрессированному медведю (славно иметь "говорящую" фамилию), да показывать встречным и поперечным ручного настоящего писателя из великой литературной страны.

Проблема еще в том, что отношения с литературой у Сергее складываются едап ли не печальнее, чем со смертной подругой. "За женщину, в которую мы влюблены и которой стараемся не изменять! За госпожу Литературу!" поднимает он тост на писательском междусобойчике. И при этом каждый день, каждый час отвлекается на случайные мелочи. Он с тоской вспоминает привычные, понятные любому занятия: строить дома, сажать кусты, ходить по грибы... Писательство же именует болезнью, приступы которой накатываются редко, длятся недолго и выматывают напрочь. То есть перед нами образованный, обученный, небесталанный дилетант, которому невдомек, что литературная работа может быть такой же профессией, ка и сотни других: торговать книгами и помидорами, копать траншеи, издавать тексты, написанные другими.

"При социализме писатель может ... писать для общества, а не для толпы". Эту сентенцию Каралис отдал поэту из Швеции, человеку, не нюхавшему в своей жизни реального социализма. Сам-то он - автор - прекрасно знает, чем приходилось расплачиваться литератору за безбедные условия существования. Важнее другое: если мы даже вообразим некий "писательский рай", где господ литераторов кормят, обувают и развлекают совершенно задаром, то, очутившись в интеллектуальном Эдеме, они вовсе не обязательно будут бесперебойно выдавать "на-гора" профессиональные тексты. Я не уверен, что полная и абсолютная свобода творчества так уж это самое творчество стимулирует. Возможно, в человеке генерируется невесть откуда некая "энергия сопротивления", побуждающая нас действовать именно, когда это категорически запрещено. Пока нам командуют: "Сидеть, не высовываться!" - мы упорно тянемся к авторучке. Прикажут: "Пиши!" - немедленно выбросим постылый предмет в форточку. Возможно, Сергей Медведев сам себя загнал в эдакую психологическую ловушку. И незачем сетовать на обстоятельства, отыскивать иные место и время. Помнится, в давние времена некий спартанец советовал уроженцу того же Родоса, который хвастал перед материковыми греками своими спортивными успехами на почве родного острова: "Тут Родос, тут прыгай!.."

Но все-таки действительно в литературном труде есть нечто загадочное. Трудно нормальному человеку догадаться, как у такого же индивидуума, как он сам, в голове вдруг образуются люди, которых рядом он и не видел, о существовании которых не подозревал. Поначалу на бумагу ложатся слова, а потом персонажи вдруг поднимаются со страницы и начинают жить собственной жизнью. Иной раз даже против воли создателя. Вот так образуется настоящая проза. Такая, как повесть Дмитрия Каралиса "Роман с героиней".

* ВЕСЕЛАЯ ПРОЗА *

ВЕСЕЛАЯ ПРОЗА

"Литературная газета", 13 августа 2003 г.

Дмитрий Каралис.

Самовар графа Толстого.

СПб.: Изд. журнала "Нева", 2003. - 384 с.

Водопроводчик Кошкин пошел за пивом и угодил в Древний Рим. Сюжет, прямо скажем, незамысловат, но тут важно исполнение. И вот с исполнением у Дмитрия Каралиса все в порядке. Это прежде всего веселая проза. И только потом уже отмечаешь, что она еще и достаточно мастерски сделана. Кошкин потому Кошкин, что живуч, как кошка. Где бы он ни оказался, в древнем ли мире или в будущем, он не только там выживет, но и наведет свой порядок. И опять - незамысловатая мифологема, но в исполнении Каралиса звучит сочно, читается вкусно.

"Кошкин особенно не робел. Он слышал от ребят из пятого ЖЭКа, что сейчас такие перемещения случаются, - двадцать первый век на пороге. Главное - не мельтешить перед начальством, не дергаться. Если и прижмут поначалу, он знает, как отвертеться. Радикулит симулировать умеет. Температуру нагнать может - хоть до сорока градусов. Давление опять же скачет. "Они меня, скажем, на сельхозработы, а я им больничный под нос... Мигрень и расстройство кишечника. Не зря с фельдшером на рыбалку ездили".

В прозе Каралиса почти всегда важен не сюжет, не задумка, а исполнение. Вот и заглавный в книге рассказ о самоваре будто бы Льва Толстого, подаренном одному иностранцу, претерпевшем злоключения и вернувшемся к прежнему хозяину уже как самовар несомненно Льва Толстого и за большие деньги, разумеется, по задумке, откровенно говоря, не гениален. Но по исполнению блестящ!

"Теперь исторический самовар стоит у Петрова на специальном столике возле камина, и иногда, под настроение, он снимает с него прозрачный колпак и протирает сверкающие бока мягкой тряпочкой. "Ох и самоварище, - ласково говорит Петров, - это же живая история... Сам Лев Толстой! Правильно сделал, что купил..."