«О мертвых либо хорошо, либо ничего». Но мудрость древних перечеркивается политической борьбой, в которой привычно манипулируют и фигурами умерших.

Станет ли Константин Осташвили новым Хорстом Весселем? Кажется, у него есть все данные для этого. Один из руководителей народно-православного движения «Память» Константин Осташвили, приговоренный к двум годам лишения свободы за организацию погрома в московском писательском клубе, покончил с собой в тверской колонии. Начальник колонии и местный прокурор заявили: нет оснований сомневаться в том, что Осташвили по собственной воле и без чужой помощи покинул этот мир, о «доведении» до самоубийства говорить тоже не приходится. Но нашим национал-социалистам эти объяснение ни к чему: Осташвили прикончили евреи, добрались до него и в колонии.

Не знаю, найдется ли у какого-нибудь психоаналитика желание понять, почему совершил самоубийство «герой» одного из громких судебных процессов последнего времени, коротавший колонийские дни в компании одного убийцы и одного взяточника. Было ли это результатом жестокого оскорбления, нанесенного товарищем по заключению: введенный заблуждением неарийским обликом, один из зеков назвал Осташвили, борца за русскую идею, «жидом»? Или петля – логичное завершение жизни хронического алкоголика…

О смерти Осташвили написали все московские газеты. Не много ли чести? Этот вопрос возникал и год назад. Несколько недель московский городской суд разбирался в событиях одного январского дня, когда полсотни хулиганов пришли «бить евреев» в Центральный Дом литератора.

Несмотря на возражения общественных обвинителей, которые требовали выявить силы, поддерживающие и организующие национал-социалистическое движение, на скамье подсудимых оказался только один Осташвили. Псевдопатриотическая пресса утверждала, что над ним устроена политическая расправа и что судят его не за уголовное преступление, а за взгляды.

Но Осташвили судили не потому, что он был патологическим антисемитом, а потому, что он попытался реализовать свои взгляды на практике и сразу превратился в уголовника.

Конечно же, Осташивли был уверен в своей неуязвимости. И не только в силу собственного нахальства он закричал милиционеру: «Я депутат, я неприкосновенен!» – и милиционер, проявив редкую для этой профессии покорность, отпустил его, хотя депутатом Осташвили никогда не был. Осташвили верил в силу и надежность своих единомышленников, но они его бросили и предали.

Еженедельник «Ветеран» отказал ему в праве именоваться патриотом, поскольку выяснилось, что фамилия его бабушки Штольтенберг. Осташвили пытался утверждать, что бабушка всего-навсего немка, но уж ему-то следовало помнить, что «патриотов» такие оправдания только смешат… Товарищ по совместной борьбе с сионизмом и демократией Дмитрий Васильев, глава другого крыла «Памяти», напрочь от него отрекся: «Абсолютно невменяемый Осташвили-Смирнов собрал вокруг себя кучку юнцов, не понимающих, что они являются игрушкой в руках ловкача… Парадокс, что честь России взялся „защищать“ даже не грузин, а, как мне сообщили, простите, чуть ли не еврей. Он настоящий провокатор».

Теперь, когда Осташвили мертв, его еще раз пробуют на роль героя. Потому что отечественным национал-социалистам нужен свой Хорст Вессель…

До той минуты, когда командир отряда штурмовиков берлинского района Фридрихсхайн недоучившийся студент Хорст Вессель получил пулю от Альбрехта (Али) Хелера, имевшего шестнадцать судимостей, никому бы и в голову не пришло делать из него героя. Но только что назначенный руководителем столичной партийной организации и ответственным за пропаганду Иозеф Геббельс первым понял, как нужно действовать.

Это до смерти Вессель был пьянчужкой, драчуном и сутенером. После смерти он стал пламенным национал-социалистом, загубленным евреями и коммунистами.

«Хорст Вессель мысленно марширует вместе с нами, – говорил Геббельс на похоронах. – Когда в будущем будут маршировать вместе рабочие и студенты, они запоют его песню „Выше знамя!“, сочиненную им в порыве вдохновения за год до смерти».

Это было в начале 1930 года. Еще никто не верил, что национал-социалисты способны взять власть.

Хорст Вессель был превращен в борца за просыпающуюся Германию, в героя, которому должна поклоняться вся немецкая молодежь. «Вессель – тот избранник, которому следовало умереть в страшных мучениях, чтобы его смерть пробудила и твердо сплотила всех, кто думает по-немецки», – писал один из нацистских бардов.

За пятнадцать лет – с момента гибели Весселя до крушения национал-социализма в Германии – было написано две с половиной сотни биографий Весселя романов и пьес о нем. Городские магистраты переименовывали в его честь площади и улицы германских городов.

Юный Хорст был охвачен национальной идеей. Понимал он ее примерно так же, как Константин Осташвили: «Шлепнуть, размазать, загнать в подполье». Кого? Евреев, демократов и коммунистов. Осташвили, правда, находил внутри компартии здоровые силы, Вессель был пессимистичнее и всех красных хотел уничтожить.

Осташвили учил своих боевиков в подвалах, нашел им тренера по каратэ. Штурмовики Весселя тренировались в гимнастических залах, каратэ тогда еще не знали. Осташвили, по его собственным словам, приходил на собрания демократов с молодыми ребятами, которые «хорошо умеют работать кулаками», и для Весселя любимым развлечением была драка. Разумеется, и Осташвили, и Вессель проявляли себя только при наличии численного превосходства над противником.

Вот воспоминания одного из бойцов Весселя: «Перед сценой выстроились двадцать пять лучших боевиков штурмового отряда. Другие слева, у стойки бара. Справа, у входа, остальные. Коммунистов берут в клещи с помощью кулаков, пивных кружек и отломанных от стульев ножек…»

После одного такого вечера Хорст Вессель подобрал на Александер-плац Эрну Еникке, восемнадцатилетнюю проститутку, повздорившую со своим сутенером. Вессель, как изображает дело восторженный биограф, расправился с парнем по-свойски: «Два-три удара наотмашь, потом в печень. Подонок согнулся от боли».