Я впервые оказался в католическом соборе, и не могу сказать, что вел себя очень набожно.

Святая Гаудалупа, прекрасная, какой только могли ее сотворить чувственные мексиканские священники, великолепная в своей золотой «усыпальнице», не привлекла моего внимания. Я не интересовался статуями.

Больше привлекали меня черная кружевная шаль и высокий гребень Мерседес Вилья-Сеньор. Я смотрел на девушку, не отрываясь, в глубине души проклиная все преграды, что стояли между нами.

Я следил за ней, пока служба шла своим порядком: пение, молитва, проповедь. За все это время она ни разу не оглянулась. Мне она казалась святой, и эта мысль никак не вязалась с другими мыслями. Мне не доставляло особого удовольствия думать, что она святая. Я предпочел бы, чтобы этот ангел из ангелов был более человечным, более земным.

Долорес казалась менее поглощенной службой. Во всяком случае, не только молитвы занимали ее. Раз двадцать отводила она взор от алтаря и всматривалась в темные проходы, смотрела куда угодно, только не на священника, ведущего службу. Его бритая голова нисколько не интересовала ее. Она искала блестящие кудри «керидо Франсиско».

Но его в соборе не было, во всяком случае я его не вцдел. У меня были свои догадки насчет причины его отсутствия. Менее привычный к дарам Бахуса, он хуже товарища, участвовавшего с ним в пирушке, оправлялся от их воздействия.

Я мог бы успокоить Долорес. Но мне хотелось говорить только с Мерседес.

Проходило время, пение и псалмы, молитвы и проповедь сменяли друг друга. Звонили колокола, курились благовония, горело множество восковых свечей.

Мерседес по-прежнему не отрывала взгляда от алтаря. По-прежнему была поглощена церемонией, которая мне казалась нелепой и идолопоклоннической. Я с трудом сдерживался, чтобы не закричать на священника, Я завидовал его положению: ведь самые прекрасные глаза в мире были обращены в его сторону.

Но, слава Небу, эти глаза наконец остановились на мне!

Да, меня увидели и узнали.

Я вошел в собор, не собираясь молиться перед алтарем. Любовь, заключенная в моем сердце, совсем не того типа, на который рассчитывают в этих священных стенах; она далека от надписи «Бог есть любовь». Моя любовь — земная и, может быть, нечистая! Не скажу, чтобы это была такая любовь, о которой мы читаем, любовь трубадуров и рыцарей в старинные времена. Не могу отнести себя ни к какому другому классу, кроме класса авантюристов, людей, которые своей саблей пробивают себе дорогу в мире.

Возможно, мне свойственны эгоистические стремления; но ни в малейшей степени они не касались моей страсти к Мерседес Вилья-Сеньор. Слишком много романтики было в моем чувстве к ней.

В ее первом взгляде я прочел узнавание. Только это, и ничего больше, ничего такого, что обрадовало бы меня.

Но вслед за первым взглядом был и другой, который я смог истолковать иначе. Взгляд был теплый и казался приветливым.

Потом третий и четвертый, украдкой брошенный через край шали. Эта ее осторожность, — а для нее было несколько причин: священное место, девичья скромность и присутствие тиа Жозефы, — польстила моему тщеславию и дала новый толчок надеждам.

Снова наши глаза встретились. Я вложил в свой взгляд все свое восхищение и весь восторг долго сдерживаемой любви.

И еще одна сладкая встреча — и еще. Я оторвал Мерседес от молитвы.

Несомненно, нехорошо с моей стороны было испытывать радость при этой мысли. И, несомненно, я заслужил наказание, поджидавшее меня.