В том, что меня опередили, невозможно было усомниться. Нежный шепот: «Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!» ясно это доказывал. А при свете масляной лампы я лучше разглядел соперника и понял, что именно такого мужчину может полюбить женщина. Неудивительно, что он завоевал расположение дочери дона Эусебио!

Мое сердце было в огне. В нем бушевали ревность и гнев.

Мне казалось, что я имею право на гнев. Если женщина когда-либо давала надежду — взглядами и улыбками, — то это Мерседес Вилья-Сеньор.

Все было сделано, чтобы обмануть меня. Может, чтобы удовлетворить легкий каприз женского тщеславия?

Она дала понять, что заметила мое восхищение. Может, ей в какой-то мере льстило мое внимание?

Так это или нет, но я определенно получал знаки одобрения. Однажды с балкона упал цветок. Выглядело это как случайность; как видно, она постаралась, чтобы это трудно было истолковать. Я принял это как вызов; пройдя по тротуару, наклонился и поднял цветок. В ответ я увидел одобрительную улыбку, которая словно говорила: «Это за шнур от сабли». Так я тогда и подумал. Мне даже показалось, что я вижу свой шнур за плетенкой корсета платья девушки: он был на мгновение продемонстрирован, а потом искусно спрятан.

Это произошло во время моей десятой прогулки на Калье дель Обиспо. В последний раз мне удалось тогда увидеть Мерседес в сумерках. После этого началось досадное заключение, а теперь ему предстояло смениться длительным периодом уныния, граничащего с отчаянием. Записка и сопровождавшие ее слова положили конец моим надеждам — так же окончательно, как если бы Мерседес оказалась в объятиях Франсиско.

Наряду с печалью, я испытывал раздражение и унижение. Мне казалось, что со мной играли.

На ком выместить свой гнев? На сеньорите? Никакой возможности. Она уже ушла с балкона. Я могу больше никогда ее не увидеть — ни здесь, ни в другом месте. На ком тогда? На человеке, который опередил меня? Перейти улицу, бросить ему вызов, начать ссору и кончить ее своей саблей? Человек, которого я никогда раньше не встречал и который, по всей вероятности, меня никогда не видел! Как это ни нелепо, каким несправедливым это ни покажется, именно таков был мой первый порыв!

Но потом его сменили, более спокойные и трезвые мысли. Лицо Франсиско говорило в его пользу. Я разглядел его лучше, когда он подошел к лампе, чтобы прочесть записку. Человека с таким лицом нельзя оскорблять без основательной причины. А ведь он наверняка не знает, что его соперничество причинило мне горе, скорее всего он просто не подозревает о моем существовании.

Я повернулся, собираясь уходить. Повода оставаться больше не было. Кучер может не опасаться, что я обращусь к нему. Медлительность не позволила ему заработать дублон. Письмо, которое я держал в руке, отправилось в скомканном виде в карман. Теплые слова, выражение искренних чувств — все то, что я сочинял со всем доступным мне искусством, никогда не дойдет до той, кому предназначалось!

С дочерью дона Эусебио Вилья-Сеньор все кончено, но я знал, что она осталась у меня в сердце, и пройдет еще очень много времени, пока я сумею вырвать ее оттуда.

Итак, я собрался уходить, но медлил. Почему? Сам не знаю. Совершенно очевидно, что девушка не собирается выходить снова. На балкон она выбралась украдкой. Я заметил, как пару раз она оглядывалась через плечо, как будто опасалась, что за ней следят чьи-то внимательные глаза. Все ее действия отличались необычной осторожностью. Было очевидно, что возлюбленные встречаются без разрешений, тайно. Ах, я слишком хорошо понимал это!

По-прежнему оставаясь в тени портика, я наблюдал, как Франсиско читает, вернее, пожирает взглядом записку. Как я завидовал ему в тот миг! Я увидел, как его лицо осветилось радостью.

Мое лицо представляло в тот момент печальный контраст!

Вот он кончил чтение. Сложил записку — бережно, как будто собирался сохранить ее надолго, и спрятал ее под плащом. Последний взгляд на заветный балкон, и, повернувшись, он с улыбкой пошел прочь.

Я последовал за ним.

Не могу сказать, почему я так поступил. Первые шаги я сделал совершенно машинально, не задумываясь. Возможно, это был инстинкт или то странное чувство очарования, которое притягивает жертву именно к той опасности, которой ей следует избегать.

Благоразумие и опыт, если бы я к ним обратился, сказали бы мне:

«Уходи другим путем. Уходи и забудь ее! Его тоже. Забудь все случившееся. Еще не поздно. Ты пока только на краю пропасти, и можешь еще избежать гибели. Ты во власти Сциллы. Уходи и спасайся от Харибды!» note 9

Благоразумие и опыт — что они перед властью красоты? Какую силу имеют они против очарования прекрасной девушки? Даже моя злость не могла перевесить чашу весов в их пользу. Мне хотелось узнать как можно больше о моем счастливом сопернике и, может быть, именно это заставило меня пойти следом за Франсиско.

Он выглядел как настоящий джентльмен. В осанке угадывался военный, хотя ничего подчеркнуто военного в его одежде не было.

Он шел по улице в бледном свете масляных фонарей, а я наблюдал за ним, за его походкой, за его стилем и характером. Темно-серые брюки без лампас; плащ; глазированная шляпа —так одеваются обычные торговцы. Мне показалось, что одежда у него слегка потрепанная, свидетельство долгого употребления. Однако материал дорогой. Плащ из лучшей ткани испанского производства; на шляпе вышитая золотом лента; когда-то она, должно быть, ярко блестела.

Все эти наблюдения я вел не зря. Они позволили мне сделать несколько заключений. И одно самое очевидное: мой соперник совсем не богат.

Мой вывод подтвердился, когда я увидел, что он остановился перед входом в скромный одноэтажный дом на столь же скромной улице. Привычным движением открыл дверь и вошел.

Итак, соперник не принадлежит к сливкам города. Это объясняет и тайную передачу записки, и осторожность поведения той, что эту записку написала.

Эта мысль не только не утешила меня, напротив — усилила мою горечь. Мне было бы легче, если бы моего соперника окружали великолепие и роскошь. Любовь, не привлекаемая богатством, должна быть действительно сильной и искренней. Никакой надежды у меня не оставалось.