Более десятка лет назад один крупный художник в беседе с молодыми писателями высказал интересную мысль: чтобы до конца понять, например, пластичность Чехова, надо переписать несколько рассказов его от руки, посмотреть строй фразы, проследить течение мысли, будто вы сами пишете этот рассказ, изучить, как создает, лепит форму своих вещей великий русский мастер.

Видимо, совет этот имел определенный творческий смысл: научить молодых писателей по рукописному тексту чеховской лаконичности и простоте, но не той безрадостной "простоте", которая не несет эмоционального восприятия и по известному русскому выражению "хуже воровства"; а той, что является методом выражения сложности и противоречивости жизни, той, которая свойственна мастеру, показывающему мир, отношения людей в сжатом художественном выражении - в рассказе.

По письмам Чехова известно, что в зрелом возрасте он мечтал написать роман, начинал его и бросал и продолжал писать рассказы, маленькие и большие, но всегда наполненные трепетом жизни, огромной мыслью общественного звучания, рассказы, по значимости и полноте своей, я бы сказал, равные роману, понимаемому нами как жанр широкого социального обобщения.

Простота, лаконизм и пластичность Чехова изумляли его читателей и не всегда признавались критикой его времени, но он был поистине новатором в форме, которая и по сей день современна и действенна. Рассказ "Дама с собачкой" мог бы быть романом, все здесь как бы для романического сюжета: и сложная семейная коллизия, и поиски счастья, и внезапная и неожиданная любовь к женщине, которую встретил случайно, но Чехов написал рассказ, общественно прозвучавший как роман. "Скучная история" - это глубочайшее исследование человека, прожившего жизнь, не понявшего ее и так и не нашедшего себя, - тоже, по моему убеждению, рассказ-роман. "Дом с мезонином", "Попрыгунья", "Именины", "Моя жизнь"… - я мог бы перечислить множество чеховских рассказов, а по социальной емкости - романов, с большой мыслью, с интимным проникновением в человеческую душу, но не ставших по жанру романами в силу, видимо, особой, чеховской сжатости, соразмерности и сообразности, того единства формы и содержания, что является законом настоящего искусства. Если можно так выразиться, Чехов написал рассказы, или короткие романы, на все случаи жизни.

Всем известны высказывания Чехова о том, что рассказ нужно начинать с середины, беспощадно выбрасывать ненужные общие описания, старомодные портретные характеристики и неимоверно затянутые пейзажи. Чехов боролся с тусклой напыщенной литературщиной, с устаревшей и вялой формой.

Особенность великого художника, на мой взгляд, это не только жизненный опыт, пристальное внимание к миру и понимание человеческих взаимоотношений, но, я бы сказал, и душевный опыт. Это познание мира в тончайших нюансах, познание всей гаммы человеческих чувств - от восторга и ликования до ужаса и тоски. Человек может всю жизнь ездить по степи, знать и полет стрепета, и запах сена на заре, и запах угасающего костра, и видеть степных людей, но никогда не написать повесть "Степь", никогда не понять, что увидел, понял и пережил художник, видевший степь коротко, но уже подготовленный душевным опытом. В душе художника уже были и Егорушка (может быть, впечатления детства писателя), и отец Христофор, и Кузьмичов, и Варламов - художник прежде, не в степи, встречался с ними и наблюдал внимательно-пристально, и подсознательно образы эти жили в нем. Но вот он совершил поездку по степи, новые ощущения, новые встречи, новый ток жизни коснулись душевного опыта, и вы переживаете вместе с художником всю гамму чувств - от детских ярких и поэтических ощущений Егорушки до деловой озабоченности купца Кузьмичова.

Великий писатель с пытливым, жадным вниманием к людям, а следовательно, с душевным опытом как бы всегда подготовлен воскресить в нашем сознании воспоминания, зажечь ассоциации, знакомое и незнакомое каждому человеку, но все же знакомое…

Бывают писатели (это относится и к классикам), которые становятся особо близкими и дорогими читателю в определенном возрасте, в связи с накопленным опытом чувств, зрелостью, пониманием жизни. Одни книги перечитываются несколько раз, иные единожды и ставятся на полку - злая гениальность и жестокость этих произведений вызывают нечастое влечение вновь прочитать их, как порой тот или иной человек не испытывает сильного желания оглядываться в свое прошлое, где было все темно, все неизбывно безрадостно, мрачно и душно. В книгах этих со всей гениальной остротой выраженная мысль: человек - песчинка, подвластная вихрю, - затмевает солнце, стирает блеск снега, заглушает запах влажного сада будущего.

Чехова можно перечитывать десятки раз, открывая для себя все новые и новые глубины, радуясь и скорбя, смеясь и плача, - он свеж, он не теряет своей поэтичности, своих и акварельных, и густых масляных красок; мечта о том, что "в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли", пронизывает его короткие рассказы-романы.

Может быть, эта свежесть Чехова для наших современников определена и той великой простотой, лаконичностью формы его вещей, формой ясной и прозрачной, близкой читателю нашего времени. И мы, получившие в наследство эту гениальную простоту форм, подчас пренебрегаем ею, пишем чересчур пухлые романы с нескромным замахом на эпопею, чересчур длинные рассказы с неизменным замахом на повесть, когда мысль и идею свою при тщательнейшем труде над словом можно выразить короче, яснее, тоньше, как это делал Чехов, великолепный художник, великолепный стилист.