Больница скорбная, исполненная стоном.

Распятье на стене страдальческой тюрьмы -

Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,

Во мгле, пронизанной косым лучом зимы…

О Анджело — предел, где в сумерках смесились

Гераклы и Христы!.. Там, облак гробовой

Стряхая, сонмы тел подъемлются, вонзились

Перстами цепкими в раздранный саван свой…

Бойцов кулачных злость, сатира позыв дикий,-

Ты, знавший красоту в их зверском мятеже,

О сердце гордое, больной и бледноликий

Царь каторги, скотства и похоти — Пюже!

Ватто — вихрь легких душ, в забвеньи карнавальном

Блуждающих, горя, как мотыльковый рой,-

Зал свежесть светлая, — блеск люстр,— в круженьи

                     бальном

Мир, околдованный порхающей игрой!..

На гнусном шабаше то люди или духи

Варят исторгнутых из матери детей?

Твой, Гойа, тот кошмар,— те с зеркалом старухи,

Те сборы девочек нагих на бал чертей!..

Вот крови озеро; его взлюбили бесы,

К нему склонила ель зеленый сон ресниц:

Делакруа!.. Мрачны небесные завесы;

Отгулом меди в них не отзвучал Фрейшиц…

Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий,

Проклятий, ропота, богохулений, слез -

Жив эхом в тысяче глубоких подземелий;

Он сердцу смертного божественный наркоз!

Тысячекратный зов, на сменах повторенный;

Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков;

Над тысячью твердынь маяк воспламененный;

Из пущи темной клич потерянных ловцов!

Поистине, Господь, вот за Твои созданья

Порука верная от царственных людей:

Сии горящие, немолчные рыданья

Веков, дробящихся у вечности Твоей!

Как зеркало своей заповедей тоски,

Свободный Человек, любить ты будешь Море,

Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,

Чьи бездны,как твой дух безудержный,— горьки;

Свой темный лик ловить под отсветом зыбей

Пустым объятием и сердца ропот гневный

С весельем узнавать в их злобе многозевной,

В неукротимости немолкнущих скорбей.

Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.

Кто тайное твое, о Человек, поведал?

Кто клады влажных недр исчислил и разведал,

О Море?.. Жадные ревнивцы глубины!

Что ж долгие века без устали, скупцы,

Вы в распре яростной так оба беспощадны,

Так алчно пагубны, так люто кровожадны,

О братья-вороги, о вечные борцы!

Вчера клан ведунов, с горящими зрачками,

Стан тронул кочевой, взяв на спину детей

Иль простерев сосцы отвиснувших грудей

Их властной жадности. Мужья со стариками

Идут, увешаны блестящими клинками,

Вокруг обоза жен, в раздолии степей,

Купая в небе грусть провидящих очей,

Разочарованно бродящих с облаками.

Завидя табор их, из глубины щелей

Цикада знойная скрежещет веселей;

Кибела множит им избыток сочный злака,

Изводит ключ из скал, в песках растит оаз -

Перед скитальцами, чей невозбранно глаз

Читает таинства родной годины Мрака.

Моей обителью был царственный затвор.

Как грот базальтовый, толпился лес великий

Столпов, по чьим стволам живые сеял блики

Сверкающих морей победный кругозор.

В катящихся валах, всех слав вечерних лики

Ко мне влачил прибой, и пел, как мощный xop;

Сливались радуги, слепившие мой взор,

С великолепием таинственной музыки.

Там годы долгие я в негах изнывал -

Лазури, солнц и волн на повседневном пире.

И сонм невольников нагих, омытых в мирре,

Вай легким веяньем чело мне овевал,-

И разгадать не мог той тайны, коей жало

Сжигало мысль мою и плоть уничтожало.

Я — камень и мечта; и я прекрасна, люди!

Немой, как вещество, и вечной, как оно,

Ко мне горит Поэт любовью. Но дано

Вам всем удариться в свой час об эти груди.

Как лебедь, белая, — и с сердцем изо льда,-

Я — Сфинкс непонятый, царящий в тверди синей.

Претит движенье мне перестроеньем линий.

Гляди: я не смеюсь, не плачу — никогда.

Что величавая напечатлела древность

На памятниках слав — мой лик соединил.

И будет изучать меня Поэтов ревность.

Мой талисман двойной рабов моих пленил:

Отображенный мир четой зеркал глубоких -

Бессмертной светлостью очей моих широких.

   There's not а joy the world can give…[15]

Какая радость заменит былое светлых чар,

Когда восторг былой остыл и отпылал пожар?

И прежде чем с ланит сбежал румянец юных лет,

Благоуханных первых чувств поник стыдливый цвет.

И сколько носятся в волнах с обрывками снастей!

А ветер мчит на риф вины иль в океан страстей…

И коль в крушеньи счастья им остался цел магнит,-

Ах, знать к чему, где скрылся брег, что их мечты

                     манит?

Смертельный холод их объял, мертвей, чем Смерть

                     сама;

К чужой тоске душа глуха, к своей тоске нема.

Где слез ключи? Сковал мороз волну живых ключей!

Блеснет ли взор — то светлый лед лучится из очей.

Сверкает ли речистый ум улыбчивой рекой

В полнощный час, когда душа вотще зовет покой,-

То дикой силой свежий плющ зубцы руин обвил:

Так зелен плющ!— так остов стен под ним и сер,

                     и хил!

Когда б я чувствовал, как встарь, когда б я был -

                     что был,

И плакать мог над тем, что рок — умчал и я — забыл:

Как сладостна в степи сухой и ржавая струя,

Так слез родник меня б живил в пустыне бытия.

  I speak not, I trace not, I breathe not thy name…[16]

Заветное имя сказать, начертать

Хочу — и не смею молве нашептать,

Слеза закипает — и выдаст одна,

Что в сердце немая таит глубина.

Так рано для страсти, для мира сердец

Раскаянье поздно судило конец

Блаженству — иль пытке?.. Не нам их заклясть:

Мы рвем их оковы, нас держит их власть.

Пей мед преступленья оставь мне полынь!

Прости мне, коль можешь; захочешь — покинь.

Любви ж не унизит твой верный вовек;

Твой раб я; не сломит меня человек.

И в горе пребуду, владычица, тверд:

Смирен пред тобою, с надменными горд.

С тобой ли забвенье?— у ног ли миры?

Вернет и мгновенье с тобой все дары.

И вздох твой единый казнит и мертвит;