SEMPER MORIOR, SEMPER RESURGO[5]

Меж мгновеньем и мгновеньем

Бездна темная зияет.

По змеисто-зыбким звеньям

Тухнет свет, и свет сияет

Над струистою могилой.

Сладко, вспыхнув лунной силой,

Вновь тонуть мне в силе темной,—

Малой искрой миг единый

Мреть — и меркнуть — над огромной

Колыбельною пучиной.

Ходит бездной дух-гаситель,

Ходит бездной воскреситель

На божественном приволье…

Погасая, воскресая,

Сладко мне мое безволье

Доверять валам надежным…

Светлой думы полоса я

Над глубоким Невозможным.

Двух Дев небесных я видел страны:

Эфир твой, Аттика, твой затвор, Галилея!

Над моим триклинием — Платона платаны.

И в моем вертограде — Назарета лилея.

Я видел храм Девы нерукотнорный,

Где долинам Эдема светит ангел Гермона,—

Парфенон златоржавый в кремле Необорной

Пред орлом синекрылым Пентеликона.

И, фиалки сея из обители света,

Мой венок элевсинский веяньем тонким

Ласкала Афина; медуница Гимета

К моим миртам льнула с жужжаньем звонким.

Голубеют заливы пред очами Паллады

За снегами мраморов и маргариток;

В хоровод рыжекосмый соплелись ореады;

Древний мир — священный пожелтелый свиток.

Шлемом солнечным Взбранная Воевода

Наводит отсветную огнезрачность,

Блеща юностью ярою с небосвода:

И пред взорами Чистой — золотая прозрачность.

И в просветных кристаллах излучины сини;

И дриады безумие буйнокудрой

Укротила богиня; и открыты святыни

Ясноокой, и Строгой, и Безмужней, и Мудрой.

И за голою плахой Ареопага

Сребродымная жатва зеленеет елея;

За рудою равниной — как яхонт — влага;

Тополь солнечный блещет и трепещет, белея.

Пред Гиметом пурпурным в неге закатной

Кипарисы рдеют лесного Ардета,

Олеандры Илисса, и пиний пятна

На кургане янтарном Ликабета.

Злато смуглое — дароносицы Эрехтея;

Колос спелый — столпные Пропилеи;

Терем Ники — пенная Левкотея…

Но белее — лилия Галилеи!

Там, далече, где жаждут пальмы Магдалы

В страстной пустыне львиной, под лобзаньем лазури,

Улыбаются озеру пугливые скалы,

И мрежи — в алмазах пролетевшей бури.

И — таинницы рая — разверзли долины

Растворенным наитьям благовонные лона:

И цветы расцветают, как небесные крины;

И колосья клонятся Эздрелона.

Лобный купол круглится, розовея, Фавора;

И лилия утра белее асбеста;

И в блаженную тайну заревого затвора

Неневестная сходит с водоносом Невеста.

То пело ль младенцу мечтанье?

Но все я той песни полн…

Мне снится лучей трепетанье,

Шептанье угаданных волн.

Я видел ли в грезе сонной,

Младенцем, живой узор —

Сень тающей сети зеленой,

С ней жидкого золота спор?

Как будто вечерние воды

Набросили зыбкий плен

На бледно-отсветные своды,

На мрамор обветренный стен.

И там, в незримом просторе,

За мшистой оградой плит,

Я чую — на плиты море

Волной золотой пылит…

Чуть шепчет — не шепчет, дышит

И вспомнить, вспомнить велит —

И знаки светом пишет,

И тайну родную сулит.

С отцом родная сидела;

Молчали она и он,

И в окна ночь глядела…

«Чу,- молвили оба,- звон»…

И мать, наклонясь, мне шепнула:

«Далече — звон… Не дыши!..»

Душа к тишине прильнула,

Душа потонула в тиши…

И слышать я начал безмолвье

(Мне было три весны) —

И сердцу доносит безмолвье

Заветных звонов сны.

И видел, младенцем, я море

(Я рос от морей вдали):

Белели на тусклом море

В мерцающей мгле корабли.

И кто-то гладь голубую

Показывал мне из окна —

И вещей душой я тоскую

По чарам живого сна…

И видел я робких оленей

У черной воды ложбин,

О, темный рост поколений!

О, тайный сев судьбин!

Мой луг замыкали своды

Источенных мраморных дуг…

Часы ль там играл я — иль годы —

Средь бабочек, легких подруг?

И там, под сенью узорной,

Сидели отец и мать.

Далось мне рукой проворной

Крылатый луч поймать.

И к ним я пришел, богатый,—

Поведать новую быль…

Серела в руке разжатой,

Как в урне могильной,- пыль.

Отец и мать глядели:

Немой ли то был укор?

Отец и мать глядели;

Тускнел неподвижный взор,

И старая скорбь мне снится,

И хлынет в слезах из очей…

А в темное сердце стучится

Порханье живых лучей.

И где те плиты порога?

Из аметистных волн —

Детей — нас выплыло много.

Чернел колыбельный челн.

Белела звезда отрады

Над жемчугом утра вдали.

Мы ждали у серой ограды…

И все предо мной вошли.

И я в притвор глубокий

Ступил — и вот — Сестра.

Не знал я сестры светлоокой:

Но то была — Сестра.

И жалостно так возрыдала,

И молвила мне: «Не забудь!

Тебя я давно поджидала:

Мой дар возьми в свой путь».

И нити клуб волокнистый —

Воздушней, чем может спрясти

Луна из мглы волнистой,—

Дала и шепнула; «Прости!

До тесной прости колыбели,

До тесного в дугах двора,—

Прости до заветной цели,

Прости до всего, что — вчера»…

Ночь пряжу прядет из волокон

Пронизанной светом волны.

И в кружево облачных окон

Глядят голубые сны.

И в трещинах куполов тлеет

Зенит надлунных слав;

И в тусклых колодцах белеет

Глубоких морей расплав.

В даль тихо плывущих чертогов

Уводит светлая нить —

Та нить, что у тайных порогов

Сестра мне дала хранить.

Как звон струны заунывной,

В затвор из затвора ведет,

Мерцая, луч прерывный,—

И пряха Ночь прядет.

И, рея в призраках зданий,

Кочует душа, чутка

К призывам сквозящих свиданий,

За нитью живой мотка.