- Вздор! - не согласился дед. - Принеси лом, и я - я! - докажу тебе...

- Что докажешь? Выбьешь десяток кирпичей? А они восстановятся. Сизифов труд, дед.

- Они не могут восстановиться! Это фантастика!

- А что здесь не фантастика? Разве что мы с тобой...

- Но как мы станем жить?!

- А как мы жили, дед?

- Как жили? Нормально.

- Ты ни-че-го не понял, - обреченно проговорил Павлик.

- Нет, я понял, я все понял, - заторопился Топорин. Попытался пошутить: - В конце концов, кто из нас профессор? - сказал с сомнением: - Но ведь так невозможно - со стеной?..

- А я тебе что твержу? Конечно, невозможно! Похоже, дед, что ты и впрямь начинаешь кое-что понимать.

Он встал и услышал, что дед по ту сторону кирпичной преграды тоже встал. Так они стояли и молчали, прижав к стене с двух сторон ладони, смотрели на нее сквозь плотный туман, и одно у них сейчас было желание нестерпимое, больно щемящее сердце. Увидеть друг друга - всего-то они и хотели.

Старик Коновалов и парень в белой куртке сидели на лавочке на набережной Москвы-реки и смотрели, как по серой плоской воде маленький буксирный катерок с громким названием "Надежда" тянет за собой стройную и длинную баржу. Катерок пыхтел, натужно пускал в реку синий дымок, но дело свое делал исправно.

- Дай закурить, - попросил Коновалов.

- Не курю, - сказал парень. - Не люблю.

- И правильно, - согласился Коновалов. - Чего зря легкие гробить?.. помолчал, провожая взглядом "Надежду", уходящую под стальные пролеты виадука окружной железной дороги. Робко, собственного интереса страшась, спросил: - Слушай, паренек, как же они теперь жить станут?

- А как они жили, отец? - вопросом на вопрос ответил парень, не подозревая, что почти буквально повторил слова Павлика Топорина, сказанные им деду в ответ на такой же вопрос.

Но почему - не подозревая? Все-то он подозревал, все-то знал, все ведал - многоликий юный искуситель людских душ, хороший современный парнишка по имени Андрей, Иван, Петр, Сергей, Александр, Николай, Владимир... Или Павел, например.

- Как жили? - озадачился старик Коновалов. - По-разному жили, ни шатко ни валко. В сплошном тумане.

- Оно и видно. А надо бы по-другому.

- Потому и стена, да?

- А что стена? Была и нет... Так, символ. Предупреждение. Чтобы поняли...

- Поймут ли?..

- Поймут, отец.

- Хорошо бы... Отец сына, сын отца, жена мужа... Ах, славно!.. Жаль, сына моего нет...

- Почему нет? Вон он...

Коновалов, не веря парню, оглянулся. Из-за школьного здания на набережную вышел его сын - широкоплечий, дочерна загорелый, в шортах, в рубахе сафари, в пробковом тропическом шлеме, будто не в Москве он обретался, а в знойной Африке, будто не на столичный асфальт ступил, а на выжженную солнцем землю саванны.

А он, кстати, там и обретался.

- Серега! - крикнул Коновалов сдавшим от волнения голосом.

- Он тебя пока не слышит, - мягко, успокаивая старика, сказал парень.

Сын Серега посмотрел по сторонам и побежал по набережной к обрыву, перепрыгнул через поросшую редкой травой узкоколейку, ведущую к старой карандашной фабрике, начал спускаться к реке по склону, оскользаясь, хватаясь за толстые лопушиные стебли. А следом за ним на набережную выкатилась шумная, пестрая разноголосая людская толпа. Старик смотрел на нее оторопело, подмечая знакомцев. Вон Сенька с Иркой, ночные строители, бегут, цепко держась за руки. Вон близнецы Мишка и Гришка тянут за собой своих скандальных жен, а те и не скандалят вовсе, охотно бегут, даже смеются. Вон старики Подшиваловы с сыном-писателем, невесткой-художницей, внуками-вундеркиндами - тесной группкой. Вон Алевтина Олеговна, счастливая учителка, - в обнимку с толстым Стеценко. Вон полковник из пятого подъезда с женой. А вон Павлик Топорин с дедом-спортсменом, профессором-историком эти и на бегу о чем-то спорят, руками размахивают. И остальные жильцы - за ними, через узкоколейку, по обрыву, сквозь лопухи, к реке - кто кубарем, кто на своем заду, проверяя крепость штанов, кто на ногах устоял, а кто и на пузе сполз. И - в воду!

Ан нет, не в воду.

Показалось Коновалову, что не река под обрывом текла, а гигантская лента транспортера, и людей на ней было - как в часы пик в метро, не протолкнуться, и несла она их туда, куда спешил упрямый кораблик с зыбким именем, куда вел он огромную пустую баржу, на которую где-то кто-то что-то обязательно погрузит.

- Что же ты? - укорил парень. - Догоняй!

- А можно? - с надеждой на чудо, спросил Коновалов.

- Конечно, чудак-человек!

И Коновалов рванул к обрыву - торопясь, задыхаясь, ловя открытым в беззвучном крике ртом чистый утренний речной воздух.

Катерок поддал газу, пустил из выхлопных труб вредный канцерогенный дым, и тот мгновенно расплылся над рекой, загустел сизым киселем, скрыл от посторонних глаз и баржу, и сам катер, и веселых жильцов - как не было ничего.

А парень посмотрел на часы, спросил озабоченно:

- А не пора ли нам?..

И сам себе ответил:

- Конечно, пора.

И пошел себе, торопясь. В соседний дом. В соседний город. В соседний край. Далеко ему идти, долго, велика страна.

И звонили будильники, и включалось радио, и распахивались ставни, и весело пела вода в кранах. Просыпался дом, вылетали из окон ночные толковые сны, майский день наступал - новенький, умытый, сверкающий.