В эту тревожную ночь в доме Шапиро никто, конечно, спать уж не мог.

Давид Шапиро с женой вырабатывали план действий.

– Завтра, чуть свет, бегу к полицмейстеру!

– К полицмейстеру? - перебивает Сарра. - Чего это ты полетишь к полицмейстеру? Курьерский поезд! Раньше нужно в зубоврачебную школу, а потом уж...

– Ну, спасибо, что надоумила! Без тебя я, конечно, не догадался бы! Когда речь идет о правожительстве, ты могла бы на меня положиться!

– Ты думаешь? Если ты уж такой специалист, почему ты не позаботился, чтоб бумаги были у него в кармане?

– Ну что говорить с дурой? Я тебе, кажется, семьдесят семь раз повторял, что он - мальчишка и мальчишка! Сколько я ему толкую, что еврей без правожительства - то же, что человек без воздуха, ему как с гуся вода! В одно ухо влетело, в другое вылетело. Странный тип этот Рабинович! Очень нужно было ему набрасываться на чиновника и кричать так, что я чуть не умер со страху. У него какие-то совсем не еврейские замашки! Ничего не боится: ни полиции, ни черта, ни лешего!

Тут в разговор вмешивается Бетти. Возмущенная последней тирадой, она отчитывает своего папашу: можно ли ставить в вину человеку то, что является его достоинством...

За отца заступается мать и тоже получает надлежащую отповедь от дочери.

Так за разговором проходит вся ночь.

Даже Сёмка никак не может заснуть. Самый факт ареста его учителя Сёмка объясняет себе довольно легко: очевидно, документы Рабиновича не в порядке... Такие вещи мальчику не внове. Но беда в том, - и Сёмка это прекрасно знает, что своими пятерками он обязан главным образом репетитору! Без него Сёмке вряд ли удастся так часто приносить домой блестящие отметки, а стало быть, и получать от своего папаши двугривенные, которые он тратит на кинематограф.

Кроме всего, ему Рабиновича жаль: а вдруг его вышлют по этапу! С кем тогда Сёмка будет заниматься? С Бетти? Она вспыльчива, как спичка! С Рабиновичем заниматься - сплошное удовольствие.

Сёмка любит его! И учитель любит своего ученика. Он вообще всех их любит: его, маму, Бетти, Бетти больше всех! Он это знает наверно. Учитель не перестает пожирать глазами Бетти. И почему он опускает глаза и краснеет, когда мама перехватывает его взгляд, устремленный на Бетти?..

И сестра его тоже здорово любит! Сёмка видит, как под взглядом учителя она краснеет. Жаль будет, если сестра останется без учителя... Но неужели он не вернется? Сёмка вслушивается в слова Бетти.

– Не могу больше слушать! - говорит она родителям. Лопнуть можно! Чего вы хотите? Чтобы он позволил себя третировать, как вы? Ползать перед ними на четвереньках, как вы? Его не станут "тыкать", как вас? Будьте уверены!

– Ах, какое счастье! - восклицает с иронией мать. - Что ты скажешь про такое счастье! Ему не скажут "ты"! Ну так ему скажут "вы": будь-те любезны и убирай-тесь подобру-поздорову обратно в Шклов!..

– Ну, положим, это ты уж рассуждаешь по-бабьи! - перебивает отец. - Назад в Шклов его не пошлют. Положись на меня... Закон - это закон! Зубоврачебная школа ничем не хуже университета! Пусть только день настанет, и я полечу к полицмейстеру...

– Опять он уж летит к полицмейстеру! - вставляет мать. - В зубоврачебную надо!

– Ну, ясно! Его освободят немедленно.

– Дай Бог! - говорит Сарра со вздохом.

Сёмка успокаивается и через минуту уже крепко спит.

Если глубокой ночью стащить человека с кровати, заставить его, полусонного, пройти несколько улиц в сопровождении "почетного караула", исполняющего свои обязанности с похвальной энергией, подгоняя свою жертву пинками; если заставить его месить ногами осеннюю грязь и при этом совершенно не стесняться в выражениях; если конечным пунктом путешествия окажется помещение, в котором топор в воздухе виснет от головокружительных запахов и "интимных" разговоров; и если его поместят в компанию воров, бандитов, проституток низшего сорта и прочего сброда, - то можно сказать с уверенностью, что человек, попавший в этакий переплет, потеряет всю свою самонадеянность, горделивое сознание своей силы и задумается о вещах, меньше всего приходивших до того в голову...

Как ни крепился наш герой, молодецки шагавший в ногу с "обходом", все же, когда его водворили на место, он с первой же минуты должен был сознаться, что читать о чужих мытарствах несравненно легче, нежели испытывать их на самом себе, и что быть евреем - одно из наиболее сомнительных удовольствий...

Переживаний и вынесенных за одну ночь впечатлений хватило бы Рабиновичу с лихвой на целый год жизни...

Ежеминутно раскрывалась дверь, и помещение проглатывало все новые и новые "транспорты" людей; в большинстве евреев, оборванных, забитых, несчастныx...

Особенно поразило нашего арестанта, что "старожилы", завсегдатаи полицейского участка, встречали евреев с особенной радостью, с забористым словечком и приветствием, вроде: "жидовская морда", "собака неверная", "пся крев", в зависимости от национальности приветствующего. Еще больше поражало спокойствие, с которым новоприбывшие принимали все эти лестные знаки внимания. Когда одному из несчастных пленников, тащившему за плечами мешок, который был втрое больше его самого, какой-то широкоплечий оборванец сделал довольно прозрачный "намек" - кулаком под ребра, обладатель мешка, еле устоявший на ногах, заглянул хулигану в лицо с таким видом, будто хотел выяснить, "что, собственно, он этим хочет сказать?"

А остальные евреи, вопреки ожиданиям, набросились на потерпевшего и, насколько Рабинович мог понять, упрекали своего собрата в том, что он суется со своим мешком куда не следует...

"Почему за него не заступились? - подумал Рабинович. - Куда девалась пресловутая еврейская солидарность, знаменитый "кагал", о котором столько кричат "Новое время" и другие так называемые "правые" газеты? Да и вообще, что это за народ такой, который в невыносимых условиях существования ест, пьет, спит, торгует, учится, посещает театры и концерты, танцует и веселится? И откуда берется эта всеобщая к ним вражда? Не может же она быть беспричинной! Нет, здесь что-то есть. Очевидно, в них есть нечто... нечто отталкивающее..."

Дверь снова распахнулась, и в помещение ввалилась новая группа, состоящая опять-таки в большинстве из евреев. Все они говорили одновременно и до того громко, что какой-то пересмешник, ко всеобщему удовольствию, стал их передразнивать: "гер-гер-гер"...

Это заставило группу понизить тон... Но шутнику это не понравилось, и он налетел на них с претензией: почему они шепчутся, секретничают, шаxермаxерствуют...

– Недаром их бьют! - раздался чей-то голос из угла.

– Бить мало! - подхватил второй голос, принадлежавший, судя по манере говорить, интеллигенту. - Мало бить! У этих типов надо все имущество экспроприировать, а самих вырезать, как собак!

Рабинович даже привстал с места, чтобы разглядеть энергичного "интеллигента". Но в это время он встретился с парой глаз, показавшихся ему знакомыми: глаза узнали его.