– Ты понимаешь, клоп, о чем с тобой говорят? - Слова эти были сказаны "клопу", но относились главным образом к Рабиновичу...

К моменту прихода семьи Шапиро у Фамилиантов уже собралась вся обильная семья. Все восседали за большим, уже накрытым столом. На хозяйском месте в широком кресле сидел сам Шлёма Фамилиант, рослый еврей с окладистой огненно-рыжей бородой и густыми бровями над близорукими глазами. Рыжие пейсы были подобраны под шляпу, белоснежный воротник подвязан шелковым галстуком, ниспадавшим на бархатный жилет. По животу змеилась толстая золотая цепь. Бархатный длиннополый сюртук, перехваченный широким вязаным поясом, дополнял великолепный костюм Фамилианта. Большой орлиный нос и белые холеные руки придавали хозяину вид патриарxа. По крайней мере, так показалось Рабиновичу, которого привел в восторг внешний облик нового знакомого.

Вообще в этом доме Рабиновичу понравилось решительно все. От хозяйских дочерей, смазливых девиц, за внешней скромностью которых чувствовался скрытый огонек, и вплоть до величественного праздничного пирога, занимавшего центр богато сервированного стола.

"Патриарх" приподнялся, взрезал своими аристократическими руками пирог и, поднося ко рту кусок, произнес несколько слов, прозвучавших для уха Рабиновича так же, как турецкие или арабские...

Затем хозяин засучил рукава сюртука и подмигнул гостям. Гости запели какую-то странную заунывную мелодию. Пели они какими-то кудрявыми голосами. Мелодия будто кувыркалась, и Рабиновичу почудилось, что исходит она не из глоток, а из-под бороды, из воротников... Во время пения гости сосредоточенно закрывали глаза. В таком же состоянии пребывал и сам Фамилиант. Мужчины хлопали под такт в ладоши, и на всех лицах было столько радости, столько праздничного веселья, что Рабинович поневоле поддался общему настроению.

Подали фаршированную, густопроперченную рыбу. После рыбы наполнили бокалы, и гости стали друг другу говорить до того непривычные для слуха Рабиновича слова, что он не утерпел и обратился к своему квартирохозяину:

– Что они говорят?

– Что им говорить? - отвечает нервно Шапиро. - Пьют, говорят "лехаим", выражают друг другу пожелание дожить до будущего года и остаться честными евреями.

– И это все? - спросил Рабинович, совершенно не понимая смысла такого нелепого пожелания. Подумаешь, какое счастье, дожить до будущего года и оставаться евреями!

Гости, едва пригубив бокалы, притворялись подвыпившими...

Стало еще оживленнее.

Пение и рукоплескания становились громче. Мужчины встали из-за стола, взялись за руки пустились в пляс.

Такой пляски Рабинович отроду не видел. Танцоры подымали ногу, опускали голову, закрывали глаза и выкликали нараспев хвалу Господу Богу.

Шлёма Фамилиант вошел в круг, стал посредине и, прихлопывая в ладоши, поддавал жару:

– Живо, живо, евреи! Нам хорошо: мы - евреи! Велик наш Бог!

Рабинович должен был снова обратиться к своему хозяину, и Давид Шапиро перевёл ему все дословно. И снова Рабинович ничего не понял.

– Чему тут радоваться?..

Он думал: "Вот это и есть те самые хасиды, та самая "секта изуверов", о которых он читал в свое время в правых газетах? Удивительиый народ! Даже пьют они смешно! Выпьют на грош и притворяются пьяными. А веселье, веселье-то какое! Их веселит не столько вино, сколько сознание что они - евреи!.."

Вдруг Рабинович увидел, что Давид Шапиро попал в круг и отплясывает со всеми. Он тут же подумал: "Неужели они и меня втянут?" И не успел опомниться, как несколько рук схватили его и втащили в круг.

– Молодой человек, вы такой же еврей, как все! Не ломайтесь!

Круг расширялся. Веселье росло. Всё радовалось, двигалось, ноги ходили сами по себе, подымались и танцевали, танцевали, танцевали...

Григорий Иванович Попов, нежданно-негаданно отплясывая заодно с хасидами, выделывал ногами замысловатые па, выкидывал эксцентричные антраша, не чувствуя земли под собой от охватившого его веселья. И так как подпевать хасидским мелодиям, при всем своем желании, никак не мог, он вдруг грянул русскую песню:

План Сарры Шапиро был задуман на славу. Предполагалось, что вскоре после трапезы Шлёма Фамилиант, улучив минуту, пригласит Рабиновича к себе в комнату, угостит его хорошей сигарой и заведет с ним дипломатическую беседу о совершенно посторонних вещах, а потом незаметно свернет на темы личные, подойдет вплотную к вопросу о его отношениях с Бетти и о том, что пора этим отношениям придать определенную форму...

Шлёма Фамилиант - дипломат и говорить умеет: он коммерсант и, как говорят, даже лично знаком с губернатором!..

Давид Шапиро не разделял надежд Сарры. Он не верил в таланты своего шурина и вообще считал его ханжой с головы до пят. Но Сарра была убеждена, что умеет вести дела лучше своего мужа, несмотря на то что он - мужчина и считает себя неглупым человеком. Момент для осуществления плана был наиболее подходящим: веселье достигло апогея, и теперь, пожалуй, было удобнее всего незаметно уйти в другую комнату, но...

Как раз в эту минуту в дверях показались две самые неожиданные, самые невероятные фигуры: какая-то русская женщина низенького роста с остекленевшими глазами, а за нею какой-то подозрительный парень в меховой хвостатой шапке и с большим кнутовищем в руке. Парень явно не знал, как быть: переступить ли ему порог или оставаться на месте, снять ли шапку или нет?..

Женщина, по всей видимости, кого-то искала своими застывшими глазами, а парень, очевидно, играл роль второстепенную: не то провожатого, не то свидетеля, не то человека "на всякий случай".

Появление этих персонажей было до того неожиданно и до такой степени не соответствовало ни месту, ни времени, что притворявшиеся пьяными участники торжества мгновенно отрезвели, прервали танцы и стали переглядываться. Хозяин дома подошел к женщине, взглянул на нее близорукими глазами и спросил ее, что ей нужно и кого она ищет.

Но женщина даже взглядом не удостоила Шлёму Фамилианта. Она продолжала искать кого-то и, наконец увидав среди женщин Сарру Шапиро, с радостью направилась к ней:

– О, Шапириха, де моя дытына?

Сарра поднялась ей навстречу:

– Какая детина?

– Володька мой?

– Твой Володька? Почем же я знаю?

Взор женщины стал еще неподвижнее, и она словно в полусне начала длинный рассказ о том, что Володьки нет. Пропал, будто в воду канул со вчерашнего утра. Ушел в школу и не вернулся. Думала, что вернется к вечеру, к утру, к обеду, к сегодняшнему вечеру, но его нет как нет. Она ходила в "Шапирихе" домой, но там ей сказали, что хозяйка находится здесь, - и вот она пришла сюда спросить у "Шапирихи", где Володька...

– Что вы скажете про эту историю? - обратилась Сарра к публике, глядевшей в недоумении на эту сцену. - Вы не знаете, кем мне приходится ее Володька? Это - ее сын.

И, обратясь к женщине, Сарра махнула рукой:

– Ступай, голубушка, подобру-поздорову! Как я могу знать, где твой Володька?

Возможно, что женщина и ушла бы, но тут подошел Сёмка и сказал матери:

– Она ищет Володьку? Мы сегодня еще играли с ним. То есть нет, не сегодня, а вчера.

– Где ты с ним играл? - спросила мать.

– Как всегда, на улице.

Женщина, услыхав имя сына, перевела взгляд на Сёмку и снова стала спрашивать:

– Где же мой Володька? Где мое дитя?

Неизвестно, чем бы окончилась вся эта сцена, если бы в разговор не вмешался Рабинович. Он подошел к женщине, положил ей руку на плечо и сказал внушительно:

– Матушка! Ступай к своему мужу; он один может тебе сказать, где твое дитя...

Уверенность, с какой были произнесены эти слова, подействовала.

Ничего не говоря, женщина повернулась и ушла вместе со своим провожатым.