«Господи, апостолы спостигоша иногда убо сетями глубину морскую, иногда же высоту Царствия учения ради, ово убо (т. е. рыбачество) художеством непостижимую глубину испыташе, ово же верою неописанного Твоего недра достигоша и миру проповедаша безлетнаго Твоего Сына». [307]

«Крестообразно распростерши мрежу веры двонадесятица божественных апостол Твоих вся языки уловила есть». [308]

«Мир возненавидесте яже в мире и Христа возлюбисте». [309]

Воистину все таинственно и чудесно в избрании и житии их. Весь путь их за Спасителем являет собою как бы дивный узор. Призывает их, ловцов рыб, чтобы уловлять человеков, приоткрывает книги божественной премудрости, поучает словом из уст Своих и Собою, Самим Божиим Словом, ведет от Иордана через всю Святую Землю, от их домов и рыбачьих лодок, через бурные ночи и тихие закаты к Кресту и Воскресению, через Елеон, Фавор и Сионскую горницу. Посылает их сначала в свой народ (Мф. 10, 5), а потом и во весь мир, «почерневший мраком безбожия». [310] И «во всю землю протече вещание их и прелестную объюроди мудрость немудрую». [311]

«Не бойся, малое стадо!» (Лк. 12, 32). Сначала — малое стадо, потом — Вселенская Церковь. Посылает семьдесят, как агнцев (Лк. 10, 3) и двенадцать, как овец посреди волков (Мф. 10, 16) и снова чудо: «богоизбранные овчата Пастыря Добраго», [312] сами становятся пастырями словесных овец:

«Яко пастыри суще словеснии,

Яко агнцы Пастыря,

Яко овцы Агнца Избавителя нашего Христа

Боговидцы апостолы». [313]

Потщимся и мы проходить следом за ними путь их служения, путь их духовного роста, проходить по Евангелию, по канонам и стихирам, по всем праздникам и дням церковного года, по живым воспоминаниям их жизни и проповеди. Живым потому, что и сами мы молитвенно переживаем и живем в Церкви этими моментами, молитвенно и тайнообразующе соприсутствуем и содействуем всякому празднику.

То неизвестные и незнающие рыбари Христа, то вдруг как призванные Им слуги Его, потом ученики и апостолы, потом дети, (Ин. 13, 33), затем друзья (Ин. 14, 14), потом братия (Ин. 20, 17). И Сам Пастыреначальник всегда с ними, и когда мы молимся с ними, то и Он посреди нас.

«Яко посреди учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир Твой даяй им, прииди и к нам и спаси нас». [314]

Вот они по избранию своему: Андрей Первозванный, Иоанн (Зеведеев) Богослов, Петр (Симон, сын Ионы, Кифа), Филипп, Нафанаил (Варфоломей), Иаков (Зеведеев, «больший»), Матфей (Левий Алфеев), Фома-Близнец, Иаков Алфеев («меньший»), Иуда (Левий, Фаддей), Симон Кананит (Зилот) и Иуда Искариот.

Но, кроме икон апостольского лика, в иконостасе и отдельно иконы собора их, и кроме четвергов Октоиха, Церковь выносит во дни памяти отдельных апостолов при пении полиелея икону каждого из них и ублажает его особыми, ему посвященными песнопениями. Вокруг икон этих мы снова молитвенно объединяемся с апостолами, наклоняясь над дивным филигранным узором и игрой красок, припадаем пред ними и из песнопений и молитв снова приносим неувядаемые венцы во славу их. Торжественны службы всех апостолов, но между ними особливо значительны некоторые. [315] Так, святому Апостолу и евангелисту Иоанну Богослову отправляется бдение, а праздник святых первоверховных апостолов Петра и Павла приравнивается по значению своему и важности к великим Господским и Богородичным праздникам, (как и праздник святого Пророка и Предтечи Иоанна). Ко дню первоверховных апостолов Церковь нас предуготовляет постом, на другой день по нем совершается собор всех двенадцати апостолов.

Знаменательна память их, первоверховных, столь разных, но в то же время столь похожих и близких.

«Киими похвальными венцы увязем Петра и Павла, разделенные телеса и совокупленные духом». [316]

Замысловаты и смелы сравнения их и параллели:

«Петр камень веры и Павел вития святых Церквей». [317]

Петр принимает небесные ключи рая, Павел в рай восхищается, слыша неизреченные там глаголы (2 Кор. 12, 4), [318] Петр трижды отрекся и покаялся, Павел был прежде хульник и потом уверовал. [319] Церковь чтит и «светлыя Петровы чудеса» и «честные знамения Павла». [320] Петр «апостолов основание», «христиан начало» и «верховный ученик», Павел «ловец язычников», «светильник вселенной», «апостолов исполнение». [321] Павел непосредственно Христом призывается к апостольству после Вознесения Христова, Петру же Христос первому из апостолов является в Своем восстании. [322] (I Кор. 15, 5; Лк. 24, 34). Различные по характеру, разные по образованию, по жизни и деятельности, по призванию к вере, все же они едины по духу своему, вера их объединяет в Едином Христе, вера их приводит к Единому краеугольному Камню, к подвигу, к крестоношению, к смерти за Спасителя.

«Кая темница не име тебе юзника, кая же Церковь не имать тя ветию: Дамаск великомудрствует о тебе, Павле, веде бо тя запята светом, Рим твою кровь приемый, и той хвалится, но и Тарс множае радуется и любит, почитая твои пелены; Петре — веры каменю, Павле — похвало вселенныя, от Рима сошедшеся, утвердите нас.» [323]

Они совершенно дополняют друг друга и идут единым путем. Недаром они, от Рима сошедшиеся, основополагают христианство там, основополагают, друг другу содействующе, без какого-либо оспаривания чести и власти, прав и приматов позднейшего честолюбия. Взаимодополнение их прекрасно выражается так: «Благовествование Павла, есть граница примата Петра». [324]

С древней иконы смотрит лик седого и древнего старца, Апостола любви, любимого наперсника Христова, сына Грома, девственника Иоанна. Различно иконописное понимание его у латинян и у нас. Там он обычно представляется юношей нежной внешности, во всем окружении западного художества, в стиле католического, портретного, реалистического письма. Кисть же византийского и московского изографа представляет его старцем во дни Патмоса и Ефеса. Тщательностью вырисовки отличается только лик, он выписан тонко и любовно. Тело же, окружающая обстановка, прочие мелочи, признаны второстепенными и неважными. Декоративность в этой иконе отсутствует. Но прекрасно, темными вапами [325] выписан образ. Взор глубокий и далекий, умиренный и бездонный, один выражает все. Действительно, все остальное неважно, и даже мешает духовной устремленности взора старца. Он устремлен в ту неземную, иную совсем действительность, в ту иную реальность, из которой и сама икона, в бытие другого порядка. Приложенный палец к устам свидетельствует о том, что можно сказать и о чем должно умолчать. Над ухом Ангел, вещающий ему неизреченные тайные глаголы. Взор Иоанна во тьме прошлых веков провидит предвечное рождение Слова у Бога и в тумане грядущих тайнозрит и предрекает грядущие судьбы человечества: «начало болезней и конец мира, в коей уже и времени не будет, как бы совершенно взор его умиряется в вечери брака Агнца. От совета Божия в вечность безначальную и до указания неизреченного наследия в вечности безконечной». [326]