Помимо и до всяких указаний свыше, помимо и до всяких критических профессиональных советов, больше того - помимо и до самой публикации свершается в толще комсомольских читательских масс полный читательский цикл усвоения этой книги. В ней нет того литературного фермента, который мог бы привлечь профессионалов. В ней есть какой-то сверхлитературный фермент, который привлекает миллионы душ помимо и через головы профессионалов. В конце 1931 года, когда повесть еще и не добралась до издателей, а Феденев еще только начинает свои хождения в "Молодую гвардию", рукопись уже рвут из рук в комсомольских ячейках Шепетовки, и пять часов подряд читают вслух на активе, и обсуждают в местном педагогическом техникуме. В конце 1932 года, когда только что вышедшую книжку регистрируют в критике одни только библиографические справочники, политуправление армии скупает 80 процентов тиража, а потом до журналистов доходят подробности; какой-то боец, отстояв на посту, вместо сна читает "Как закалялась сталь".
К концу 1933 года, когда на всю прессу имеется о книге каких-нибудь пять откликов, - Сочинский райком комсомола начинает массовую проработку повести ячейками, а также чтение ее в студии местного радиоузла. Он вызывает по этой части на соцсоревнование Шепетовский райком и констатирует, что в сельской местности проработка отстает по причине нехватки экземпляров книги...
Рано или поздно эта копящаяся лава должна выйти на поверхность литературы, и Михаилу Кольцову достаточно нанести один острый удар, чтобы сломать корку, - поток готов хлынуть.
Вот три читательских анкеты, относящиеся ко времени утверждения повести о Корчагине в сознании масс. Середина 1934 года; заводская библиотека в Свердловской области. Опрошено 150 рабочих. Просьба: назвать шесть лучших художественных книг. На первом месте - "В людях" Горького. Далее: "Поднятая целина" Шолохова, "Скутаревский" Леонова, "Железный поток" Серафимовича, "Я люблю" Авдеенко, "Ненависть" Шухова... Островский не назван. Еще анкета. Конец 1935 года. Библиотека Горьковского автозавода. Безраздельное первое место книги Островского и шквал коллективных читок! И третья анкета, проведенная в 1936 году Гослитиздатом: полторы тысячи отзывов на "лучшую книгу" (это уже интеллигенция); на первом месте "Одиночество" Вирты, Островский - в конце первой десятки, рядом с Гладковым и Шуховым: двадцать один голос из полутора тысяч.
Объяснение этих парадоксов читательского внимания - не в количестве голосов, а в их качестве. Островского читают не так, как всех остальных. Когда вопрос ставится упором на сугубо литературное, художественное, индивидуальное, так сказать, чтение, - тогда называют "мастеров", называют "Одиночество", Островский на этой профессиональной шкале оказывается рядом с Гладковым где-то конце списка. Но стоит убрать это профессиональное предварение, и по какому-то непонятному счету "Как закалялась сталь" мгновенно побивает всех.
Ее читают иначе, чем старую художественную продукцию, поглощаемую в тишине и одиночестве. Ее читают по другим законам. Ей ищут место на другой, повой шкале. На шкале, которую эта книга создает себе сама.
Поток писем, хлынувший в журнал "Молодая гвардия" с 1932 года, в какой-то степени открывает нам секрет воздействия на людей повести Островского.
Практически объять этот поток, учесть его вполне теперь уже вряд ли возможно, - настолько это море безбрежно. Но вот некоторые ранние цифры. В 1934 году - около двух тысяч писем. За первые десять месяцев 1935 года более пяти тысяч.
И из всех этих тысяч - только триста индивидуальных, а остальные - от комсомольских, военных и рабочих коллективов. Работники журнала "Молодая гвардия", не привыкшие к такой бурной переписке с читателями, потрясены масштабами реакции, и, может быть, именно эта реакция в течение трех лет дает им силы в полном одиночестве твердить "литературе", что они открыли вулкан и что этот вулкан дышит.
Как читают Островского?
Вот как: "В который раз перечитывала "Как закалялась сталь". И вероятно, не раз еще буду перечитывать..." "Два раза читал эту книжку..." "Достав книгу...
я организовал проработку ее у себя в комсомольском коллективе..." "Как только перерыв между боями, уже слышишь - начали читку... Мне нет покоя от бойцов.
Говорят: раз прочтем, второй читать будем и в третий раз перечитывать будем. Я таких чтецов в первый раз в жизни встречаю..." "Николай, братишка! Пишет тебе незнакомый слесарь Краснодарского депо. Уже пять часов утра, а я всю ночь читал про твоего Павку. Я так его полюбил, что всех его врагов прокалывал пером. И до того проколол журнал, что теперь сижу и думаю как его отнести в библиотеку!"
Разумеется, читательское письмо, вообще являющееся в советской России чем-то вроде исповеди, само по себе не редкость в жизни писателя, привыкшего к посланиям незнакомых людей, в том числе и яростных. И все-таки, даже на этом фоне неистовая реакция читателей на появление повести Островского - этот шквал коллективных откликов - нечто из ряда вон выходящее. Кажется, что "коллективное" - значит, организованное сверху. Нет! В ту пору - нет! Снизу подпирает! "0рганизовать" такое от нуля невозможно - можно только ввести напор в берега. А напор - мощный, и именно от "земли", от "комсы", от "массы".
Нет, эту книжку читают не так, как обычную художественную литературу. Недаром и слово-то употребляют другое: не читают, а прорабатывают. Или как во время войны рассказывал на одном из писательских пленумов Николай Тихонов, - у бойцов книга "Как закалялась сталь" сделалась "своего рода евангелием"... "Ее читают и перечитывают во всех ротах и батальонах..." Перечитывают- не затем, конечно, чтобы узнать, "что произошло дальше". Что дальше - и так знают наизусть. Перечитывают - потому что заключено в тексте то знакомое напряжение, которого жаждут, к которому заново подключаются, которым заряжаются. Мать Олега Кошевого пишет: книга Островского у ее сына всегда под рукой; она стоит так, чтобы ее в любой момент можно снять с полки... "если потребуется зарядка"... Нет! Художественную литекратуру так не читают.