Поутру Гаврила отслужил заздравный молебен, и дощаники Бояркина отплыли.

Ярофей плыл вслед тихим ходом.

ВСТРЕЧА С ДАУРЦАМИ

Дул ветер-низовик, дощаники Бояркина подходили к порожистому, шумливому перекату. Билась Олекма, кипела и рвалась с грохотом и ревом через гранитные пороги, выплескивала на прибрежные пески комья желтой пены.

Казаки тянули дощаники молча, бечева обжигала руки и плечи. Шагали по резучим камням, промоинам, брели по студеной воде, проклиная своенравную, непутевую речку. Оглядывая побитые дощаники, изможденные, обветренные лица казаков, обессилевших и злых, Бояркин омрачился. Теперь он знал, что Ярофею пробраться с тяжелыми дощаниками превеликая мука, побьет на перекатах Олекма корабли, сгубит огневые и соляные запасы, начисто оголодит казаков.

- Негожа река - буйна, мелководна и зловредна, - сетовал Бояркин на Олекму.

Невзлюбили ее и казаки, прозвали Буян-рекой.

- Ошалела! - кричали казаки, когда струя ударяла в дощаник, рвала бечеву и волокла его обратно вниз по течению.

Вскоре берега Олекмы засеребрились первыми осенними заморозками, по утрам острые льдины с треском отрывали щепы от бортов дощаников. Осенние ветры били с дождем и снегом, жалобно завывала тайга, ощетинилась Олекма седыми гребнями. У черной россыпи, что каменным поясом перерезала Олекму с берега на берег, пришлось дощаники разгрузить, запасы перенести на плечах. С утра до вечера ухали казаки на берегу, с тревогой и тяжкими трудами волокли дощаники посуху, чтобы миновать пороги и водопады.

Наскоро починив побитые корабли, Олекмой плыли недолго. Пала в Олекму неведомая речка, пала с юга тихим плесом. По ней и решил плыть Бояркин. Это была речка Нюкжа. Хоть и полюбилась казакам Нюкжа, да ударили морозы. Наскоро срубили казаки зимовья-землянки и приготовились коротать зиму. Тут и поставил Бояркин первый крест. Убила сваленная непогодью лиственница гулевого казака, певуна и смехотворца Николку Яшкина. Схоронили казаки Николку по-христиански, а новое свое становище назвали Крестовым.

Бояркин, не дожидаясь весеннего ледолома, по первому снегу решил двигаться вперед, к востоку, волоча за собой на нартах продовольствие, пороховые и свинцовые запасы, теплую одежду. С Бояркиным пошли восемьдесят казаков. Горела вольница неудержимой жаждой встречи с иноземцами, лелеяла заветную думку о превеликих богатствах неведомой Даурии.

Казаки орали наперебой:

- Сидеть зиму в медвежьем логове казаку несподручно!..

- Веди, Ванька, ты в атаманах!

На зимовье остались хранить запасы лишь хилые, покалеченные, да и те рвались за Бояркиным. Только бывалый казак Никита Мышелов уговаривал степенно:

- Эх, казаки, солоно хлебнете! Снеги белые захоронят ваши косточки. Захоронят!..

Казаки отшучивались. Бояркин наказывал Никите строго:

- Ставлю тебя, Никита, ратным стражем. Особливо хлебные и пороховые запасы хорони, - и, махнув шапкой-ушанкой, тронул отряд.

Двигались по берегу Нюкжи. Река круто изогнулась к северу, Бояркин свернул от реки в глухой распадок, дойдя до стрелки, пошел на восток.

- Держи на восход солнца! - кричал он Степану Корневу, шедшему в вожаках, а сам стал на лыжи с малым числом казаков и кинулся по следу, что разглядел по утренней пороше казак Степка Логунов.

На рыхлом снегу отпечатались следы голых ступней, будто бежал человек, оставляя след, а за ним неотступно гнался второй на лыжах, по бокам вилась кружевная цепочка собачьих следов. Перевалив несколько пригорков, Бояркин и его казаки увидели на снегу черные пятна. Бежал медведь, его настигал маленький человек, с ног до головы закутанный в шкуры, с длинной рогатиной в руках. Собаки облаяли медведя, забежали с двух сторон, свирепели и бросались на него, норовя вцепиться в зад. Медведь вскочил на дыбы, вихрил лапами снег, отбросив собак, кинулся на человека. Человек ловко сбросил лыжи, не спеша пошел на медведя. Человек осилил зверя; зверь обагрив кровью взрыхленный снег, вытянулся, широко разбросав лапы. Человек склонился к добыче, припал к ране и жадно глотал горячую кровь. Подняв голову, обомлел, в страхе завизжал голосом тонким, по-ребячьи. Перед ним стояли люди с большими бородами и широкими глазами.

Бояркин сказал:

- Человек этот иноземных кровей, не иначе тунгус...

Бояркин говорил по-эвенкийски плохо, однако неотложное знал и пойманного спросил:

- Тунгус?

Человек воровато озирался, перепуганно заикался:

- Эвенки Лантагир...

Бояркин понял: это был эвенк Лантагирского рода.

Лантагира привели в отряд. Бояркин применил всю свою сноровку, накопленную в походах. Лантагира обласкал и выведал многое. Лантагир жаловался на черную беду, которая свалилась на его чум. Быть горю большому, если убьет эвенк медведя бездомного, зимнего шатуна. Однако Лантагир нарушил суровый обычай родичей: голодный, он убил шатуна. Теперь Лантагир умрет... И Лантагир готов умереть.

Бояркин перебил Лантагира:

- Ты не об этом. Сказывай, кому ясак платишь?

Лантагир ответил:

- Ясак берут с одного эвенка три владетеля: эвенкийский князь Гамла, Гамла дает ясак даурскому князю Дыптылу, а Дыптыл - маньчжурскому князю.

Лантагир огляделся и спросил с опаской:

- А какие люди будете? Где ваши чумы? Зачем пришли в чужое кочевье?

Бояркин с усмешкой отвечал:

- Русские люди... Ясак отныне не будешь платить трем владетелям понесешь нам.

Лантагир прижался к дереву, задрожал, заозирался. Всматриваясь в казаков и блуждая раскосыми глазами, торопливо заговорил:

- Правда ли, что лочи [лочи - русские (по-эвенкийски)] - волки, где эвенков сыщут, то убьют, чум сожгут, оленей съедят, а жен и детей пленят?

Казаки смеялись. Бояркин насупил брови.

- Кто русским несет ясак сполна, идет с миром, - тот живет; кто с лукавством и войной, - тому смерть!..

Лантагир умолк, сел на землю, опустил голову. Бояркин допытывался о коротких путях в Дауры. Услышав о походе русских в Дауры, Лантагир оживился. О даурцах рассказывал охотно:

- Людей у них, однако, больше, чем деревьев в тайге. Живут они в деревянных чумах, в войне храбры. Побить их немножко оттого, что едят они корни и травы, которые из земли добывают. А те корни и травы таят большую силу.

Бояркин передал речи Лантагира казакам. Казаки храбрились:

- Не эдаких ломали. Даурцы нам не помеха, сокрушим!..

- Иноверцам супротив креста не стоять...

- Побьем начисто!

Бояркин кручинился, сетовал на Ярофея, что послал он в поход, не дав ни одной пушки-маломерки.

Вокруг теснились снежные сопки, таежные буреломы загромождали путь. Шел отряд, пробиваясь сквозь дикую, нехоженую глушь. Отогревались у костров, спали в снежных ямах, и хоть караулы несли строгие, а от лютого зверя не всяк умел хорониться. Отошел от становища без самопала Ермака Конев. Ждать-пождать, нет Еремки. Пошли казаки скопом, а вместо Еремки нашли клок его шубейки да разглядели волчьи следы на снегу. Разорвали волки многих собак, покалечил волчий зуб немало и казаков; свирепели лесные разбойники, неотступно гнались за отрядом, чуя добычу.

Через три месяца Бояркин перевалил две горные цепи, миновал много больших и малых рек. На одном из перевалов Лантагир показал на долину большой реки и сказал Бояркину с опаской:

- Зея - желтая река, тут и начало Даурского царства...

Дальше идти Лантагир отказался: он страшился мести даурцев. Ни уговоры, ни острастка не помогли. Лантагир взглядывал исподлобья и упорно отмалчивался. Бояркин, боясь измены и лукавства, поставил к Лантагиру старого доносчика, казака Кирюху Лукова. Ночью казаки сполошились. Кирюха валялся убитый, а от Лантагира остался лишь лыжный след. Бояркин послал погоню, но к вечеру казаки вернулись, не сыскав беглеца.

...Недолго мыкались, дошли до Зеи, осмотрелись. Река велика, а по весне разливна, это примечали казаки-бывальцы.

- Быстра река, многоводна. Смекаю то по ледяному торосу и снежному заносу, - деловито пояснил Бояркин.