оттуда

сюда вот, кухаркой оброненное между зевот, проглоченным кроликом в брюхе удава по кабелю,

вижу,

слово ползет. Страшнее слов

из древнейшей древности, где самку клыком добывали люди еще, ползло

из шнура

скребущейся ревности времен троглодитских тогдашнее чудище. А может быть...

Наверное, может! Никто в телефон не лез и не лезет, нет никакой троглодичьей рожи. Сам в телефоне.

Зеркалюсь в железе. Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры! Пойди - эту правильность с Эрфуртской

сверь! Сквозь первое горе

бессмысленный,

ярый, мозг поборов,

проскребается зверь.

Что может сделаться с человеком

Красивый вид.

Товарищи!

Взвесьте! В Париж гастролировать едущий летом, поэт,

почтенный сотрудник "Известий", царапает стул когтем из штиблета. Вчера человек

единым махом клыками свой размедведил вид я! Косматый.

Шерстью свисает рубаха. Тоже туда ж!?

В телефоны бабахать!? К своим пошел!

В моря ледовитые!

Размедвеженье

Медведем,

когда он смертельно сердится, на телефон

грудь

на врага тяну. А сердце глубже уходит в рогатину! Течет.

Ручьища красной меди. Рычанье и кровь.

Лакай, темнота! Не знаю,

плачут ли,

нет медведи, но если плачут,

то именно так. То именно так:

без сочувственной фальши скулят,

заливаясь ущельной длиной. И именно так их медвежий Бальшин, скуленьем разбужен, ворчит за стеной. Вот так медведи именно могут: недвижно,

задравши морду,

как те, повыть,

извыться

и лечь в берлогу, царапая логово в двадцать когтей. Сорвался лист.

Обвал.

Беспокоит. Винтовки-шишки

не грохнули б враз. Ему лишь взмедведиться может такое сквозь слезы и шерсть, бахромящую глаз.

* * * * *

Протекающая комната

Кровать.

Железки.

Барахло одеяло. Лежит в железках.

Тихо.

Вяло. Трепет пришел.

Пошел по железкам. Простынь постельная треплется плеском. Вода лизнула холодом ногу. Откуда вода?

Почему много? Сам наплакал.

Плакса.

Слякоть. Неправда

столько нельзя наплакать. Чертова ванна!

Вода за диваном. Под столом,

за шкафом вода. С дивана,

сдвинут воды задеваньем, в окно проплыл чемодан. Камин...

Окурок...

Сам кинул. Пойти потушить.

Петушится.

Страх. Куда?

К какому такому камину? Верста.

За верстою берег в кострах. Размыло все,

даже запах капустный с кухни

всегдашний,

приторно сладкий. Река.

Вдали берега.

Как пусто! Как ветер воет вдогонку с Ладоги! Река.

Большая река.

Холодина. Рябит река.

Я в середине. Белым медведем

взлез на льдину, плыву на своей подушке-льдине. Бегут берега,

за видом вид. Подо мной подушки лед. С Ладоги дует.

Вода бежит. Летит подушка-плот. Плыву.

Лихорадюсь на льдине-подушке. Одно ощущенье водой не вымыто: я должен

не то под кроватные дужки, не то

под мостом проплыть под каким-то. Были вот так же:

ветер да я. Эта река!..

Не эта.

Иная. Нет, не иная!

Было

стоял. Было - блестело.

Теперь вспоминаю. Мысль растет.

Не справлюсь я с нею. Назад!

Вода не выпустит плот. Видней и видней...

Ясней и яснее... Теперь неизбежно...

Он будет!

Он вот!!!

Человек из-за 7-ми лет

Волны устои стальные моют. Недвижный,

страшный,

упершись в бока столицы,

в отчаянье созданной мною, стоит

на своих стоэтажных быках. Небо воздушными скрепами вышил. Из вод феерией стали восстал. Глаза подымаю выше,

выше... Вон!

Вон

опершись о перила моста... Прости, Нева!

Не прощает,

гонит. Сжалься!

Не сжалился бешеный бег, Он!

Он

у небес в воспаленном фоне, прикрученный мною, стоит человек. Стоит.

Разметал изросшие волосы. Я уши лаплю.

Напрасные мнешь! Я слышу

мой,

мой собственный голос. Мне лапы дырявит голоса нож. Мой собственный голос

он молит,

он просится: - Владимир!

Остановись!

Не покинь! Зачем ты тогда не позволил мне

броситься? С размаху сердце разбить о быки? Семь лет я стою.

Я смотрю в эти воды, к перилам прикручен канатами строк. Семь лет с меня глаз эти воды не сводят. Когда ж,

когда ж избавления срок? Ты, может, к ихней примазался касте? Целуешь?

Ешь?

Отпускаешь брюшко? Сам

в ихний быт,

в их семейное счастье намереваешься пролезть петушком?! Не думай!

Рука наклоняется вниз его. Грозится

сухой

в подмостную кручу. - Не думай бежать!

Это я

вызвал. Найду.

Загоню.

Доконаю.

Замучу! Там,

в городе,

праздник.

Я слышу гром его. Так что ж!

Скажи, чтоб явились они. Постановленье неси исполкомово. Муку мою конфискуй,

отмени. Пока

по этой

по Невской

по глуби спаситель-любовь

не придет ко мне, скитайся ж и ты,

и тебя не полюбят. Греби!

Тони меж домовьих камней!

Спасите!

Стой, подушка!

Напрасное тщенье. Лапой гребу

плохое весло. Мост сжимается.

Невским течением меня несло,

несло и несло. Уже я далеко.

Я, может быть, за день. За день

от тени моей с моста. Но гром его голоса гонится сзади. В погоне угроз паруса распластал. - Забыть задумал невский блеск?! Ее заменишь?!

Некем! По гроб запомни переплеск, плескавший в "Человеке".Начал кричать.

Разве это осилите?! Буря басит

не осилить вовек. Спасите! Спасите! Спасите! Спасите! Там

на мосту

на Неве

человек!

* * * * *

II

НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО

Фантастическая реальность

Бегут берега

за видом вид. Подо мной

подушка-лед. Ветром ладожским гребень завит. Летит

льдышка-плот. Спасите! - сигналю ракетой слов. Падаю, качкой добитый. Речка кончилась

море росло. Океан

большой до обиды. Спасите!

Спасите!..

Сто раз подряд реву батареей пушечной. Внизу

подо мной

растет квадрат, остров растет подушечный. Замирает, замирает,

замирает гул. Глуше, глуше, глуше... Никаких морей.

Я

на снегу. Кругом

версты суши. Суша - слово.

Снегами мокра. Подкинут метельной банде я. Что за земля?

Какой это край? Грен

лап

люб-ландия?

Боль были

Из облака вызрела лунная дынка, cтену постепенно в тени оттеня. Парк Петровский.

Бегу.

Ходынка за мной.

Впереди Тверской простыня. А-у-у-у!