Абу Софиан, полный ярости и огорчения, написал Магомету письмо, обвиняя его в том, что он трусливо прятался за рвом, — вещь, неслыханная в арабских военных действиях, — и грозя отомстить ему со временем, когда они встретятся в открытом поле, как в Ухудской битве. Магомет отвечал ему вызовом, предсказывая, что близок день, когда он вдребезги разобьет курайшитских идолов.

По удалении врагов Магомет решил ответить кораидитам, которые, запершись в своих укреплениях, противостояли осаде в течение нескольких дней; наконец, вынужденные голодом, они решились обратиться к посредничеству их давнишних друзей и покровителей — ауситов. Последние просили пророка даровать евреям те же условия, какие он некогда поставил кайнокам по просьбе хазрадита Абдаллаха. Магомет подумал с минуту и предложил предоставить их участь решению Саада ибн Моада, главы ауситов. Кораидиты, зная, что он некогда был их другом, радостно согласились. В силу этого они сдались в количестве семисот человек и, закованные в цепи, отведены были в Медину. К несчастью для них, Саад считал их изменнический союз с неприятелем за причину недавнего поражения. Он все еще страдал от раны, полученной в битве при Моате, и в минуты особенно сильных болей и гнева он постоянно молил о том, чтоб при своей жизни успеть отомстить кораидитам. Таково было его настроение, когда ему предложено было решить их участь.

Саад был человек толстый, полнокровный; его с трудом посадили на осла, подложили под него кожаную подушку и поддерживали все время на седле, пока он не доехал до места. Прежде чем войти в судилище, он от всех присутствующих потребовал клятвы в том, что они подчинятся его решению. Евреи радостно согласились в ожидании благоприятных результатов. Но едва ввели его в суд, как он, протянув руку, присудил, чтоб мужчины были казнены, их жены и дети отданы в рабство, а их имущество распределено между победителями.

Несчастные евреи были поражены ужасом; но решение это было окончательное. Их отвели на площадь, прозванную с тех пор «рынком кораидитов», где вырыты были громадные могилы, куда их заставили спуститься, и там, одного за другим, казнили, причем не сделали исключения и для князя их, Хоай ибн Ахтаба. Так вполне исполнилось желание Саада ибн Моада отомстить кораидитам: он присутствовал при казни людей, осужденных им; но возбуждение его было так сильно, что рана открылась, и он умер вскоре после того.

В укреплении Кораида было найдено значительное количество пик, копий, шлемов и другого вооружения, а на полях паслось громадное количество овец, лошадей и верблюдов. При дележе принято было за правило, чтоб каждый пеший воин получал один жребий, а каждый конный — три: два для своего коня и один для себя. Пятая часть всей добычи была предварительно отделена пророку.

Драгоценнее всего в этой добыче была, в глазах Магомета, Рехана, дочь Симеона, богатого и могущественного еврея, и самая красивая женщина во всем племени. Он взял ее себе и, обратив в свою веру, женился на ней.

Но неравнодушный к прелестям еврейских женщин Магомет становился все более неумолим в своей ненависти к евреям, нимало не доверяя их договорам и подозревая их в самых коварных замыслах на его жизнь. Мусульманские писатели приписывают чарам еврейских колдунов продолжительную и мучительную болезнь, от которой Магомет страдал в это время; болезнь эта не поддавалась никаким лекарствам. Они описывают даже, какими чарами этот недуг был вызван. По их словам, еврейский колдун, живший в горах, проделал их при помощи своих дочерей, тоже опытных в этом дьявольском искусстве. Они приготовили маленькую восковую фигурку Магомета, обвили ее его волосами и воткнули в нее одиннадцать иголок. Затем они сделали одиннадцать узлов на тетиве, дуя на каждый узел; обмотали тетивой фигуру Магомета и бросили все в колодец. Под влиянием этих могущественных чар Магомет стал сохнуть, пока его друг, ангел Гавриил, не открыл ему в видении эту тайну. Проснувшись, он послал Али к колодцу, где восковая фигурка и была найдена. Когда ее принесли к Магомету, он, по словам той же легенды, произнес над ней две последние главы Корана, сообщенные ему в недавнем видении. Главы эти состоят из одиннадцати стихов:

«Во имя милосердного Бога! Я полечу искать убежища у Господа, создавшего свет дня,

Дабы Он спас меня от опасности, грозящей мне от существ и предметов, созданных Им;

От опасности мрачной ночи и луны во время затмения;

От опасности со стороны колдунов, завязывающих узлы и дующих на них;

От опасности завистников, замышляющих смертоносное зло.

Я буду искать убежища у Аллаха, Владыки людей,

У Аллаха, царя людей,

У Аллаха, Бога людей,

Дабы Он освободил меня от злого духа, исчезающего при упоминании святого имени Аллаха;

От злого духа, влагающего злые помыслы в сердца сынов человеческих;

И от злых гениев и людей, занимающихся волшебством».

По мере того, как он читал эти стихи, один узел тетивы за другим распускался, одна игла за другой выпадала, и здоровье возвращалось к Магомету. Под конец одиннадцатого стиха он встал здоровый и сильный, подобно человеку, приобретшему свободу, после того как с него спали опутывавшие его веревки.

Две заключительные главы Корана, в которых находятся эти стихи, называются амулетами, и суеверные мусульмане признают, что они действительны против заговоров и волшебных чар.

Поведение Магомета в деле, которое рассказано в этой главе, признается двусмысленным, не свойственным человеку сильному, обладающему военной решимостью и истинным величием духа; и в подтверждение этих обвинений приводятся следующие обстоятельства. Когда извне ему грозила сила и измена среди своих, он стремился подкупить часть союзных неприятелей к отдельному миру, но тут его хитрая политика некоторым образом разбивалась о негодование Саад ибн Моада, но вслед за тем он прибегает к средству, еще более вероломному и хитрому, с помощью которого он поселяет раздор среди своих врагов. Но больше всего вызывает негодование его отношение к евреям. Жестоким издевательством было то, что он передал просьбы кораидитов о помиловании на решение человека, который стоял за их истребление, что пророку было хорошо известно, а избиение этих несчастных на рынке Медины признается одною из самых мрачных страниц в его истории. Действительно, его поведение по отношению к евреям, с тех пор как власть попала в его руки, составляет исключение из общего характера его отношений, отличавшихся человечностью и прощением. Может быть, он особенно был восстановлен против них, имея явные доказательства их измены и смертельной злобы, но тем не менее в этом, как и в других частях его политики этого времени, ясно сказывается примесь дурных человеческих сторон, унижавших иногда его дух с того момента, как он стал апостолом меча.

Прошло шесть лет со времени бегства Магомета из Мекки. Так как арабы считали этот город священным и главным местом поклонения, то продолжительное изгнание из него и открытая вражда к курайшитам, на обязанности которых лежало охранение Каабы, сильно вредили Магомету в глазах многих племен и задерживали распространение его учения. К тому же люди, сопровождавшие его в изгнание, сильно тосковали по родным местам, и в силу этого являлось опасение, что их вера ослабеет, если изгнание будет еще долго продолжаться.

Магомет все больше сознавал, насколько важно примирить священный город с его религией и сохранить древние обычаи его племени, тем более, что он выдавал себя только за преобразователя, явившегося восстановить древнюю веру патриархов в ее первоначальной простоте и чистоте. Приближался месяц джулкада — месяц богомолья, прекращения всех военных действий, когда и враги могли мирно встречаться в пределах священных границ. Случившееся в это время видение убедило Магомета, что он и его последователи могут, вверившись этому почтенному обычаю, посетить древнее место поклонения арабов. Это откровение было радостно встречено его последователями, и в священный месяц он выступил из Медины на богомолье во главе тысячи четырехсот человек, отчасти мухаджиров или изгнанников, отчасти ансаров, его союзников. Они взяли с собой семьдесят верблюдов, чтоб принести их в жертву при Каабе. Желая явно заявить о том, что они идут с миром, а не с войной, они сделали стоянку в деревне Дсу-Хулейфе, находившейся на расстоянии дневного пути от Медины, где они сняли с себя все оружие, кроме сабель, вложенных в ножны, и продолжали отсюда свой путь в одежде пилигримов.