— Что вам дороже, — спросил он у хавазинов, — семьи ваши или имущество?

— Семьи, — отвечали они.

— Что касается меня и ал-Аббаса, — сказал он, — то мы согласны возвратить вам нашу долю пленных, но ведь для этого нужно согласие и других. Приходите ко мне после полуденной молитвы и скажите: «Мы умоляем посланника Божия посоветовать последователям своим возвратить нам жен и детей наших; мы молим также и последователей его ходатайствовать пред ним за нас».

Посланные поступили по его совету. Магомет и Аббас тотчас же отказались от своей доли пленных; примеру их последовали и все остальные, за исключением воинов племен Тамии и Фазара; но Магомет добился и их согласия, обещав им при следующем походе шестую часть пленных.

Таким образом, благодаря Халеме освобождены были все пленные ее племени. Предание передает рассказ, показывающий, как почтительно относился Магомет к этой скромной покровительнице его детства. «Как-то раз сидел я с пророком, — говорит один из его учеников, — как вдруг неожиданно предстала пред ним женщина; он встал и разостлал ей свою одежду для сидения. После ее ухода кто-то сказал мне, что эта женщина кормила грудью пророка».

Магомет отправил теперь гонца к Малеку, который еще оставался в Таифе, с предложением возвратить ему всю добычу, взятую в Хунайне, и подарить, кроме того, сто верблюдов, если он сдастся и примет веру. Это великодушное предложение победило и обратило в веру Малека, который привел под знамя пророка еще несколько союзных племен. Он тотчас же был поставлен во главе их и оказался впоследствии строгим бичом в деле веры для бывших союзников своих, такифитов.

Мусульмане стали опасаться, чтобы Магомет под влиянием этих великодушных побуждений не расточил бы всех богатств, приобретенных после недавних битв; поэтому, столпившись вокруг него, они восстали против принятого дележа добычи и пленных. Но он, укоризненно взглянув на них, сказал: «Разве я был когда-нибудь жаден или поступал когда-нибудь нечестно или незаконно?» Потом, вырвав волос со спины верблюда и возвысив голос, он воскликнул: «Клянусь Аллахом, я никогда из общей добычи ни на волос не брал больше своей пятой части; да и эта пятая часть издерживалась всегда вам же на пользу!»

Затем он разделил добычу по-прежнему: четыре пятых отдал войску, а свою пятую часть разделил между людьми, верность которых ему хотелось удерживать и далее. Союзникам своим, курайшитам, он мало доверял. Может быть, он прослышал, что некоторые из них радовались заранее, предвидя его неудачу; поэтому он теперь старался скрепить союз этот подарками. Абу Софиану он дал сто верблюдов и сорок окков серебра в награду за глаз, потерянный им при штурме таифских ворот. Акрему ибн Абу Джаля и других он также оделил из своей собственной доли соразмерно их заслугам.

Среди недавно обращенных и, таким образом, облагодетельствованных был поэт Аббас ибн Мардас. Он остался недоволен своей долей и излил свое недовольство в сатирических стихах. Слух об этом дошел до Магомета. «Возьмите отсюда этого человека и вырежьте ему язык», — сказал он. Омар, всегда склонный к строгим мерам, готов был исполнить это приказание буквально и немедленно; но другие, лучше знавшие намерение пророка, привели дрожащего Абба-са на площадь, где находился доставшийся в добычу скот, и предложили ему выбрать любых верблюдов по своему вкусу.

«Как! — вскричал он радостно, избавившись от страшной мысли, что его собираются изувечить. — Разве это тот путь, которым пророк хочет заставить мой язык молчать? Клянусь Аллахом, я не возьму ничего!» Магомет довел, однако, до конца свое политичное великодушие и послал ему шестьдесят верблюдов. С этих пор поэт никогда не переставал воспевать щедрость пророка.

Возбуждая таким путем расположение ревностных мекканских прозелитов, Магомет вызвал ропот среди своих мединских помощников. «Смотрите, говорили они, — как он расточителен по отношению к вероломным курайшитам, тогда как мы, которые оставались верны ему при всех невзгодах, получаем только свою долю! Что такое мы сделали, что нас удаляют на задний план?»

Магомет, узнав об их ропоте, велел созвать их вождей в свою палатку. «Слушайте, мединские граждане, — сказал он, — разве не было между вами распрей и не я ли водворил мир среди вас? Не вы ли заблуждались, и не я ли вывел вас на истинный путь? Не были ли вы бедны, и не я ли обогатил вас?»

Они признали справедливость его слов. «Смотрите теперь, — продолжал он, — я пришел к вам заклейменный именем лжеца, и несмотря на это вы уверовали в меня; меня преследовали, и вы защитили меня; я был изгнан, и вы укрыли меня; я был беспомощен, и вы помогли мне. Неужели вы думаете, что я не чувствую этого? Неужели вы можете считать меня неблагодарным? Вы жалуетесь, что я делаю подарки этому народу и не даю ничего вам. Это правда; но я даю им мирские блага, чтобы победить их мирские сердца. Вам же, которые были верны мне, я отдаю самого себя! Они вернутся домой с овцами и верблюдами, вы же вернетесь с пророком Божиим. Клянусь вам именем Того, в Чьих руках душа Магомета, что, если бы весь мир шел по одному пути, а вы по другому, я бы остался с вами! Кого же из вас наградил я больше?»

Помощники при этом воззвании тронуты были до слез. «О пророк Божий! — воскликнули они. — Мы довольны своим жребием!»

Разделив добычу, Магомет вернулся в Мекку не с торжеством ликующего победителя, а в одежде богомольца, чтобы выполнить обряды пилигримства. Исполнив все добросовестно, он назначил Моада ибн Джебала имамом, или первосвященником, для наставления народа в духе мусульманского учения, а начальствование над городом передал в руки Отаба, восемнадцатилетнего юноши; затем он простился с родиной и отправился со своими отрядами обратно в Медину.

Когда он пришел в деревню Абву, где была похоронена его мать, сердце его возжаждало воздать сыновний долг ее памяти, но закон, им же объявленный, запрещал чтить могилы умерших в неверии. Сильно взволнованный, он умолял небо смягчить этот закон. Если в подобного рода случаях и был какой-нибудь обман, то легко согласиться, что это был скорее самообман и что он действительно верил в мнимое указание неба, как и в данном случае, относительно смягчения закона и дозволения посетить могилу. Он залился слезами на этой могиле, при виде которой в нем проснулись самые нежные чувства сыновней привязанности, но слезы были единственной данью, которую ему дозволено было принести. «Я просил позволения у Бога, — с грустью говорил он, — посетить могилу матери, и это было мне разрешено; но не получил я разрешения помолиться на ней!»

Вскоре после своего возвращения в Медину Магомет был опечален смертью своей дочери Зайнаб, той самой, которая была выдана ему взамен ее мужа Абдул-Аасса, неверного, взятого в плен при Бедерской битве. Семейные привязанности пророка были сильны, и он глубоко чувствовал эту потерю, но был утешен рождением сына от своей любимой наложницы Марии. Он назвал ребенка Ибрагимом и радовался, надеясь, что этот сын его старости, единственный мужской его потомок, продолжит его род.

Его слава как пророка или как победителя распространилась теперь по всей Аравии, и к нему, в Медину, стали беспрестанно являться депутации от дальних племен; некоторые признавали его веру; другие подчинялись ему как светскому властелину и соглашались платить дань. Дарования Магомета обнаруживались по мере требования момента; цели его расширялись вместе с удачей, и он с искусством государственного человека устраивал теперь финансовый строй своего быстро возрастающего государства. Под благовидным названием милостыни собиралась дань с правоверных в размере десятой части продуктов с земель, орошаемых ручьями и дождем, и двадцатой части, когда плодородие земли зависело от искусственного орошения. От каждого имеющего десять верблюдов требовались четыре овцы; с сорока голов скота взималась одна корова, с тридцати голов — один двухгодовалый теленок; с сорока овец бралась одна. Люди же, чей взнос превышал этот размер, признавались более набожными и снискивали соответственное расположение Бога.