– Мне кажется, – холодно ответила Беба, – все это вытекает не из моих слов, а из самих фактов.

– А если автор писем один из вас? – поинтересовался Геренский. – Сначала написал другому, а потом для отвода глаз самому себе?

Последовало продолжительное молчание.

– Говорил я тебе, Беба, зря мы суемся в милицию, – сказал наконец Паликаров.

– Ничего подобного, – ответил Геренский. – Вы поступили правильно… Интересно только, другие из вашей компании тоже получили письма?

– Не знаю, – быстро ответил Паликаров.

– Может, и получили, мне они не докладывают, – сказала Беба.

Геренский поднялся, давая понять обоим посетителям, что разговор закончен.

– Благодарю за сообщение. Если не хотите осложнить ваши дела, не предупреждайте своих приятелей ни о сегодняшней нашей беседе, ни об анонимках.

«Спросили собаку: почему тебя не привязали? Собака ответила: потому что торопились всыпать яд».

«Игра в спортлото сулит тайные выигрыши».

«Поехал за врачом, а по дороге притормозил и выкинул пузырек с ядом».

– Это, Любак, как ты сам понимаешь, письма таинственного прорицателя к Жилкову. – Геренский сложил листки в конверт. Их черная служебная «волга» затормозила перед светофором, и подполковник рассеянно глядел, как люди спешат по переходу.

– Неужели он сам их принес в управление? Что-то не похоже на тугодума Жилкова, – усомнился Смилов.

– Ты прав. Он не из тех, кто выкладывает такого рода документы на блюдечке с голубой каемочкой. Вначале, когда я к нему приехал, уперся как бык: никаких писем ни от кого не получал, и баста. Потом только покаялся… Я взял их для экспертизы.

Они подъехали к домику, где обитал таможенник, и вышли из машины. На звонок никто не ответил. Тогда они обогнули дом, но все окна и форточки оказались заперты.

– И на работу он перестал ходить, товарищ подполковник, – сказал Смилов, снова нажимая на кнопку звонка.

Геренский не успел ответить. За деревянным забором показалась любопытная соседка и без всяких церемоний заговорила:

– Вы ищете Средковых? Жена с ребенком на курорте. Ребенок-то у них частенько хворает. Да и Атанаса в последние дни что-то не видно. Его огород почти засох. Не земля, а кирпич. Был бы Атанас, полил бы грядки, он любит возиться на огороде.

– Его-то мы и ищем, – сказал Смилов. – Он не болен?

Соседка легко сдвинула одну доску в заборе, юркнула в дыру и, вытирая руки замызганным передником, подошла к Геренскому и Смилову. Нагнувшись, она сунула руку под вывороченную ступеньку у порога дома Средкова и вытащила ключ.

– Как видите, дома его нет. А вы, сдается мне, приятели Атанаса. Верно, вместе работаете?

– Угадали, – отвечал Смилов. – Вместе работаем. Они направились к машине, думая об одном и том же:

не хватало, чтобы и со Средковым что-то стряслось.

– Этого варианта я не ожидал, – признался Геренский, нажимая на стартер. – Посмотрим, что преподнесет нам вдова.

Даракчиева встретила их без тени настороженности, даже приветливо. Усадив гостей в глубокие кресла, спросила, слегка улыбаясь:

– За мной пожаловали или ко мне? В детективных романах между этими «за» и «ко» такая же разница, как между небом и землей.

– Между небом и землей, среди приятелей вашего супруга, разыгрывается какая-то странная пантомима, – заговорил без обиняков Геренский. – Летят анонимные письма. С какой целью одаривает анонимщик всех подозреваемых, неизвестно. Однако некоторые послания довольно занятны.

– Все получили? – быстро спросила Даракчиева.

– Даргова, Паликаров, Жилков. Может быть, получил и таможенник, но мы не смогли проверить. Дома его нет.

– Исчез? – удивилась вдова.

– Пока что его еще не отыскали. Но вы, к счастью, не исчезли, и потому я хотел бы вас просить…

– Получила и я, – прервала Геренского вдова. – Вчера. Сначала подумала: а не сообщить ли вам, но потом передумала. Не решилась занимать вас вздором. Тем более что это не имеет никакого отношения к смерти Георгия. – Она помолчала и добавила: – Как и к смерти Косты Даргова.

– Извините, сколько писем вы получили? – спросил Геренский.

– Одно. Разве другие получили больше? – удивилась она.

– Вы пользуетесь симпатиями анонимщика, – сказал подполковник. – Потому что другие получили по нескольку. Тем более любопытно взглянуть на это единственное письмо.

Даракчиева открыла свою сумочку и вытащила конверт.

– Даже могу вам презентовать это послание, хотя и думала сохранить его.

Подполковник развернул письмо и прочел вслух:

– «Жизнь – это игра: сегодня радость и шутка, а завтра сплошная грусть».

– Действительно, полнейший вздор, – сказал, вздохнув, капитан. – По-моему, это слова какого-то довоенного шлягера. Жаль, не могу его вспомнить и пропеть прекрасной даме.

– Благодарю за комплимент, – сказала вдова. – Может, вы освежите память турецким кофе?

– Воспользуюсь вашей любезностью, чтобы и себе поклянчить чашечку кофе по-турецки, – сказал Геренский.

Едва хозяйка вышла из комнаты, капитан сказал:

– Ума не приложу, почему у нее только одно письмо?

– От ответа на этот вопрос, Любак, зависит многое… Поколебавшись несколько секунд, Геренский потянулся через столик, взял приоткрытую сумочку хозяйки и осмотрел содержимое. В сумке лежали пачка банкнот, фломастер, туалетные принадлежности, паспорт и связка ключей.

– Пусто, Любак. Письмо действительно было только одно, – сказал подполковник, водворяя сумочку на прежнее место.

– И какие же выводы?

Геренский не успел ответить. Хозяйка появилась в дверях с подносом.

Они прихлебывали кофе и молчали. Разговор не клеился. Даже шутки Смилова не могли развеять ощущение какого-то томительного оцепенения.

– Готов поспорить, – неожиданно сказал Геренский, – что сейчас мы все втроем думаем об одном и том же.

– Может, вы и думаете об одном и том же. Я имею в виду вас и вашего помощника. Что же касается меня, то я…

– Подождите! – прервал ее подполковник. – Предлагаю всем провести маленький психологический опыт. Пусть каждый из нас напишет на листке бумаги то, о чем думает. А потом сравним. Ставлю дюжину «Метаксы» – все напишут одно и то же. Слово в слово.

– Согласна. Обожаю смелых мужчин. Но на сей раз вы безнадежно ошибаетесь, – улыбнулась вдова.

Геренский достал свою записную книжку и вырвал из нее три листка. Ничего не понимающий Смилов вытащил шариковую ручку и приготовился писать. Зина Даракчиева взяла с соседнего шкафа карандаш.

– Постойте! – сказал Геренский. – Надо писать всем одновременно. А у меня, как на грех, нет ничего пишущего.

Вдова протянула ему свой карандаш, пошла в соседнюю комнату и вернулась с авторучкой.

– Начнем, – предложил Геренский и быстро написал: «Исчезновение Средкова». Вдова помедлила, закрыла бумагу рукой и вскоре протянула подполковнику листок с одним-единственным словом: «Никифор». А Любомир Смилов нацарапал кривыми печатными буквами: «Жизнь – это игра, сегодня радость и шутка, а завтра сплошная грусть».

– Проиграли, проиграли, – захлопала в ладоши Зинаида. – И поделом вам: не будьте впредь столь самоуверенны.

– Сдаюсь на милость победителей, – поднял вверх руки Геренский. – Видно, с моими способностями психолога не в милиции работать, а в кузнице. Или подрезать виноградные лозы.