— Мухомор? На, получи! — Маруся ловко поддала ногой по крепкой красной шляпке.

Пёстрый кружок отлетел, рассыпая вихрь белых крошек, и приземлился в траве. Белая кривоватая ножка осталась стоять, топорща тоненькую пелеринку. Маруся фыркнула. Бросила корзинку, и сказала, глядя на едва прикрытое дно, где сцепились шляпками несколько разновозрастных маслят:

— Да чтоб вам лопнуть!

Вздохнула, поджав губы на манер старшей сестры, и уселась на торчащий из тонкой спутанной травы обломок трухлявого берёзового ствола. Развернула тряпицу, разложила на коленках и с усилием откусила от краюшки. Жуя неподатливую корку, оглядела полянку. Кисло подумала, что и тут ничего не найдёт.

— Пустая корзинка-то, красавица?

Она уронила обкусанную краюшку в траву.

— Да пустая, дядька Федот.

Коричневая лохматая сука обежала её сбоку, и уселась перед ней, добродушно открыв пасть. Засопела, вывалив розовый язык меж белых, косо посаженных клыков. Маруся зашарила по траве, подобрала хлеб и протянула к влажному собачьему носу. Сука шевельнула ноздрями и облизнулась. Из угла растянутой в улыбке собачьей пасти потянулась струйка увешанной древесной трухой слюны.

— Зря стараешься, девка. Она у чужих не берёт, — лесник отлепился от ствола, снял ушастую шапку и отёр пот с морщинистого лба.

Шагнул, хрустя тяжёлыми сапогами по сухим сучьям, остановился у неё за спиной.

— Знаешь ведь, здесь собирать не положено. Как расплачиваться теперь будешь?

Он сжал ей плечо, и Маруся почувствовала, как тонкая рубашка под тяжёлой ладонью стала влажной.

— Дяденька Федот, возьмите мои грибочки, вот тут… — Она подобрала корзинку, вытянув трясущуюся руку вперёд.

Лесник засмеялся. Собака двинула задом по траве, глядя на Марусю, зевнула с прискуливанием и чихнула. Метнулась корзинка, упала на собачью морду, нахлобучилась диковинным шлемом. Плетёная ручка охватила мохнатую шею, прижав лопухи-уши. Посыпались разбитые в крошку маслята.

Перепрыгнув собаку, Маруся метнулась через поляну. Сука затрясла головой, тщетно пытаясь стряхнуть застрявшую на ушах корзинку. Слыша, как ругается чёрными словами лесник, треща сзади по сухим веткам, Маруся взвизгнула. Подобрав юбки, отчаянно оттолкнулась обеими ногами от края воронки, оставшейся после вывороченного огромного пня. Приземлилась на коленки, обернулась и увидела обегающего яму Федота.

По-звериному подскочив с места, бросила себя под тень нависшего с края поляны огромного дерева. Затрещала зацепившаяся за сучок домотканая юбка.

Маруся обогнула дерево и понеслась прочь от поляны. Какое-то время она слышала за спиной топот ног, потом лесник остановился и крикнул:

— Стой, дурёха!

Она не остановилась, и он крикнул ещё, повысив голос почти до бабьего визга:

— Вернись, не трону!

Освободившая, наконец, голову собака остановилась у его ног. Прижалась к сапогу и, глядя вслед убежавшей добыче, повела носом и подняла шерсть на загривке.

Лесник снял шапку, скомкав в кулаке, отдуваясь, и бросил себе под ноги.

— Эх, тудыть её, — сказал с досадой. — Пропала девка.

***

Прошло много лет…

Рамис глубоко вздохнул и строго посмотрел на бабку Любку. Она тоже глядела на него круглыми блестящими глазками, и улыбалась.

— Ты давай не сиди, записывай, — поощрила его бабка, указав острым подбородком на листок бумаги.

Он бросил ручку на стол.

— Бабка Любка, да что я вам, собака сыскная?

— А я тебе говорю, пропала она.

— Суток не прошло, одних суток!

— Для нашей Нютки и одни сутки… Для таких как она, день за трое надо засчитывать.

Милиционер помотал головой. Нютку он знал хорошо. Её все знали.

— У Петровича искали?

— А как же, — бабка продемонстрировала маленький телефончик. На блестящем розовом чехле болтались фенечки. — Первым делом.

— И что?

— Жена у него из города вернулась.

Рамис задумался. Перед глазами возникла нелепая картинка: внезапно вернувшаяся жена Петровича душит пухлыми руками в золотых кольцах вытащенную из супружеской постели Нютку. А потом они вместе с повинившимся мужем закапывают её в огороде. Торопливо мелькают лопаты, комьями летит чернозём. Тьфу ты, глупость…

— … ещё на той неделе отдать обещалась, — продолжала рассуждать бабка Любка, ёрзая в мягком офисном стуле, — а у меня доход не такой, как у тебя, милок. Вон как вас обеспечили, гляди, что мебель, что обои на стенах — прямо царские палаты. Так что садись-ка ты на свой танк, да поезди, поищи Нютку. Авось найдёшь.

Танком местные метко прозвали служебный автомобиль.

— Вот с делами разберусь, и поищу. — Милиционер ткнул пальцем себе за спину, где на бежевой стене висели аккуратно прицепленные портреты. Эти лица не смогли бы занять первых мест на конкурсах красоты, даже в их провинциальной глухомани. Тёмные копии фотографий давали смутное представление о внешности и нелёгком жизненном пути пропавших без вести граждан.

— Энти тут давно висят, — бабка махнула рукой. Поднялась с нагретого сиденья, и пристроила на локоток клеёнчатую сумку с пришитым махровым цветком цвета электрик. — А денежки она одолжила ещё на той неделе…

Выпроводив бабку, Рамис вернулся к столу и вытащил из ящичка ключи от машины. Вовсе не деньги всполошили его соседку, уж он знал бабку. Раз прибежала, значит, неспроста. Бабка Любка пользовалась среди жителей посёлка авторитетом и слыла всезнайкой. Болтали даже, что она в молодости вовсю практиковала сглаз и приворотные зелья, но это уже была совершенная чепуха.

Закрыв отделение, он спустился с новенького крыльца, отделанного светлой плиткой. В дождь плитка немилосердно скользила, что уже послужило причиной множества синяков и шишек граждан, шутивших, что на крылечке отделения можно устраивать конкурс виртуозного мата. Рамис забрался в служебную машину.

Солнце припекало уж вовсе невыносимо, когда он остановился на развилке пыльной дороги. Накатанная её половина вела через поля к хозяйству. Другая часть, с проросшей травой колеёй, тянулась вдоль засаженного викой обширного участка земли. Виляла меж редких островков чахлых берёзок и пропадала из глаз у края лесопосадки.

Там, за полосой выстроившихся шеренгой лиственных деревьев, была граница района. Ну, не совсем граница. Меж землями соседних хозяйств лежало подобие нейтральной полосы. Это был кусок земли, густо поросшей лесом. Лес этот был жалким остатком того первобытного леса, который простирался когда-то, насколько хватало взгляда, и на чьей территории теперь расположились поля и фермы.

Теперь это была неровная полоса соснового леса, обрамлённая широкой каёмкой травы. Сразу за спутанным зелёным ковром, из которого торчали головки бессмертника, и жёлтенькие метёлки сорняка, высилась стена матёрых сосен. Здесь они росли не ввысь, а вширь. Их внушительные тела покрывали торчащие в шахматном порядке штыри веток, и плотная шкура коричневой коры.

В густой тени, начинавшейся почти сразу за стеной деревьев, пёрли из земли здоровенные шляпки боровиков. А ещё дальше смутно виднелись ряды выстроившихся в кружки ярко-рыжих лисичек.

Милиционер выбрался из машины в траву у обочины, потоптался, разминая ноги и рассеянно глядя на махровые головки цикория, густо торчащего вдоль дороги. Дальше ехать было бесполезно. Не в соседний же район дурная баба подалась?

Он глубоко вдохнул нагретый солнцем воздух, настоянный на травах и сосновой смоле. Повернулся к машине, и замер. Ожесточённо почесал крепкой пятернёй вспотевший затылок, отчего густые чёрные волосы встали дыбом.

Хлопнул дверцей машины, яростно морщась и шаря по карманам. Нет, бумажка осталась в офисе. Ориентировка на завёдшегося в соседнем районе маньяка пришла в прошлом месяце. «Ну, Нютка, найду живой, сам прикончу!»