Чудо немецкой сантехники, хлюпнув, исторгло из себя струю парного дождя. По обмороженному телу прокатилась волна сладкой истомы, мышцы потекли, судорожная дрожь сменилась тягучими спазмами. Кайф длился недолго, прокачав теплую воду, пистолет душа обдал чистым огнем кипятка.

Алексей закусил губу. Показалось, по коже ползли жалящие сороконожки, оставляя после себя разваренную плоть и обнаженные нервы. Терпел до тех пор, пока в горле не застрял крик. И лишь тогда ткнул рычаг смесителя, затаился, дожидаясь конца пытки, и с облегчением выдохнул, поймав на грудь хлесткие холодные струи. Тело быстро выжало из себя жар, кожа сделалась резиново-упругой.

Он выключил душ, перешагнул через край ванны. Стер испарину с зеркала. Придирчиво осмотрел свое отражение.

Увиденное понравилось. Хоть сейчас на обложку «Men's health».

Он резко хлопнул себя по животу, под кожей четко обозначились четыре тугих бугорка.

— Меня зовут Алексей Павлович Колесников. А не какой-то там Ронин Мицуевич Хакамада-сан. Ясно тебе?

Парень в зеркале изогнул бровь, подумал и согласно кивнул.

— То-то, брат!

Алексей, завернувшись в полотенце, вышел на кухню.

Кофейные разводы на кафеле успели поблекнуть. Алексей выгреб фарфоровые черепки, бросил в ведро. Бросил пару пригоршней воды на стенку, губкой замыл следы вчерашней ссоры.

Произвел осмотр холодильника. Марина была не права — кроме льда в холодильнике обнаружились масляно-желтый кусок сыра и один пельмень. Белесый комок теста спикировал в ведро, сыр приземлился на стол. Судя по звуку, сыр успел обрести крепость силикатного кирпича.

Пока закипал чайник, Алексей успел расковырять пластмассово-твердую корку сыра до рыхлой сердцевины. Расколупал брусок на угловатые дольки. Сунул одну в рот. Морщась, стал жевать.

— Жалко, мышей нет. Классная морилка для мышей, — прошепелявил он с набитым ртом.

Веселить было некого, а самому почему-то не смеялось.

Он заварил кофе. Пришлось вытрясать со дна банки последние гранулы.

Отхлебнул. Кофе вышел водянистым и безвкусным.

— Все-таки, пойдешь в магазин, — сказал он сам себе.

Мысленно произвел ревизию финансов. Считая заначку, на генеральную закупку могло хватить.

— Елки зеленые! — Он хлопнул себя по лбу.

Пробежал в ванную. Распахнул иллюминатор стиральной машинки. Рубашка и джинсы свалялись в один еще немного влажный ком.

Вытащил рубашку, обшарил карманы. На ладонь легли три мятых катышка. Все, что осталось от спонсорской помощи. Казначейство США явно не рассчитывало, что доллары в России будут подвергать стирке по полной программе с последующим отжимом и сушкой.

Он раскатал один комок. С поблекшей бумажки уныло скосил глаз Джорж Вашингтон.

— Гуд бай, Америка. In God we trust. Полный дефолт, бля! — простонал Алексей.

Пнул ни в чем не повинную машинку.

Последняя сигарета. Последняя затяжка. Окурок размозжил горячую голову о засыпанное прахом дно пепельницы. Пукнув напоследок сизым облачком, отдал концы. Все, конец.

Пальцы пахнут никотиновым дегтем. Под веками жгучая влага. Открывать глаза нельзя. Вновь увидишь исторгнувший тебя мир — и умрешь.

«Мир может без тебя обойтись, ты без него — нет. Он просто еще раз плюнет тебе в рожу. И еще раз размажет плевок стальным сапогом. Он это сделает легко и просто, с вальяжной ленцой. Но ты, ты этого еще раз не переживешь. Что-то окончательно надломится внутри — и конец. А ему наплевать, копошишься ты у его ног с разбитой харей или уже затих с переломанным хребтом. Для мира тебя уже нет. Надобность в тебе отпала. Можешь быть свободен. Пшел вон, тля!»

Постукивала балконная дверь, как клапан, порциями, впуская звуки улицы. Там жизнь продолжалась. Здесь — кончилась.

Алексею пришло в голову, что появись сейчас в проеме двери Сисадмин в своем клоунском трико, с кибер-панковской волыной в руке, он, Алексей, даже не дернулся бы, только попросил бы прижать шокер прямо к пульсирующему виску, чтобы раз и навсегда выжечь все до единой мысли, зелеными мухами роящиеся в тесном шаре черепа.

Такую бездну отчаяния и полную свою ничтожность перед ней он испытал лишь раз, много лет назад, и унизительное это состояние с тех пор хранил в самом дальнем чулане памяти.

Шел девяносто второй год, а ему было шестнадцать. Впереди был выпускной, возможно — поступление в институт, а скорее всего — пьяные проводы на призывной пункт. Слезливо-натужно-веселые. Как репетиция поминок. Вероятность которых неумолимо переваливала за пятьдесят процентов, если учесть, что отмазать от армии Лешку было некому. Дома медленно умирал парализованный отец, мать едва таскалась в школу, где с восковой бледностью на непроницаемом лице упорно сеяла разумное, доброе, вечное. В грязь и болото старших классов. Денег в семье не было. Семью инженера «оборонки» родина мучительно убивала голодом.

Поздно вечером Леха брел домой. День выдался бестолковый и пустой. Тусовались компанией по центру. Чему-то радовались и над чем-то ржали. В животе булькало поллитра пива. Друг, покупая себе, не спрашивая, заказал и для Лехи. О закуске тоже не спросил.

Сорок «клинских» килокалорий были единственными, что растущий организм потребил за день. Завтрак из тонкого бутерброда со вчерашней вермишелью в счет не шел, он перегорел почти моментально.

Жрать Леха хотел отчаянно. Именно ж р а т ь. Уписывать, молоть челюстями, проталкивать в себя что-то горячее, жирное, сочное. Бесконечно долго. До отвала. И чтобы завтра еще и еще. Минимум три раза в день.

Запах шашлыка, прилетевший их палатки, врезал в голову нокаутирующим ударом. Все в глазах поплыло и помутнело.

Чтобы хоть как-то приглушить голод, Лешка сунул в рот сигарету. Последнюю. Чиркнул зажигалкой. Сигарета тянулась с трудом, в рот проник только тухлый запашок тлеющего табака. Леша чертыхнулся.

Вдоль сигареты тянулся длинный надрыв, как лезвием полоснули. Попытка скрепить края слюной ни к чему путному не привела. Сигарета превратилась в мокрую гнутую фиговину. Только и осталось что смачно растереть ее по асфальту. Но не полегчало. Наоборот, стало в сто раз хуже.

Он вдруг увидел себя со стороны, точнее, откуда-то из равнодушной выси. Маленький, отчаявшийся, униженный голодом. Посреди заплеванной и захламленной улочки, ведущей от шикарно блистающего витринами шоссе в темные дворики «спальных» многоэтажек. Кому ты тут нужен? Ляг и умри, только утром подберут. Равнодушно сунут в воняющую карболкой труповозку. Спустя некоторое время в такую же машину сунут мать. Отца, если переживет, ему легче всех, он уже год как отключился от реальности, увезут на другой — в стерильное равнодушие хосписа, последнее чистилище перед оплаченной родиной печкой крематория.

Тогда он зажал ладонями глаза. Вдруг, понял, если он даст жгучей влаге хлынуть по щекам, она смоет все, что еще осталось от пацана по имени Леша.

Ком невыплаканных слез распирал горло. А пустой желудок сжался в тугой болезненный узел. Леша понял, что, если не засунет в него хоть что-то нибудь съедобное, просто не хватит сил доплестись до дома.

И в этот миг в темноте вспыхнул прямоугольник света. В нем возникла мужская фигура, качнулась, сломалась пополам, выставив вверх тяжелые полушария ягодиц.

Лешка размазал по векам горячую слизь, проморгался и увидел, что стоит в десяти шагах от тонара — ларька на колесах, под потолок забитым всяким съедобным барахлом. Хозяин или кто там, судя по звукам, скреб веником пол.

«Вот и решение всех проблем!» — шепнул голос сверху.

Ноги сами двинулись к цели. Крадущимся, рысьим шагом.

«Пендаля ему в зад. Со всей дури! Чтобы рулом вперед улетел, — нашептывал голос. — Влететь следом, дверь захлопнуть. Ногой, чмо, рука отпечатки оставляет. Еще раз — с носка в копчик — на! Упасть коленом на поясницу, вжать в пол. Сцапать за волосы. Ага, правильно, зажигалку — к затылку. «Молчать, падла, башку отстрелю! Бабки давай, живо! Что? Не звезди, что хозяин кассу снял. Открой, посмотрю. Рожей не верти, бля! Что так мало? Где держишь бабки? До трех считаю. Раз-два!». В почки ему — кулаком. Пока не скажет. Ага, в пустом блоке «Мальборо». Сколько там? Солидно смотрится. За пазуху. Ткни его рылом в пол. Пару раз. Пока не заскулит. «Что, черножопый, не нравится? А баб наших пихать понравилось? Теперь плати, падла». И — по почкам. Не расходись! Последний раз — кулаком под жирную складку на затылке. Вырубился? Все, на ходы. Дергай во дворы. Стоп! Пачку сигарет. Сорвать пленку, вытащить все, сломать под фильтр, растереть. Табаком все обсыпать. И уходить, кроша на след. Пусть ментовские псы приторчат!