Настало время жатвы. В течение пятнадцати лет, проведенных на чужбине, Брехту лишь редко и случайно представлялась возможность сценического воплощения своих пьес. Еще 30 января 1941 года он с горечью записал в дневнике: "Шесть готовых пьес, не увидевших света рампы: Иоанна, Страх и нищета, Галилей, Кураж, Пунтила, Сычуань". К 1948 году число таких пьес удвоилось. Поэтому первая забота писателя по возвращении на родину вдохнуть в свои пьесы сценическую жизнь. В это время он организует совместно со своей женой, замечательной актрисой Еленой Вайгель, и при сотрудничестве Эрнста Буша, Эриха Энгеля, Ганса Эйслера, Эрвина Штриттматтера и других театр "Берлинский ансамбль", в спектаклях которого он осуществляет свои годами накопленные творческие идеи, экспериментирует, пролагает новые пути. Гастроли "Берлинского ансамбля" в Западной Германии, Австрии, Польше, Франции, Англии, Советском Союзе, Чехословакии, Италии утвердили славу "театра Брехта" во всем мире и способствовали широкому распространению брехтовской драматургии, которая в послевоенные годы завоевала театральные подмостки десятков стран.
С момента зарождения международного движения сторонников мира Брехт являлся его активным участником. Он был избран во Всемирный Совет Мира. В 1951 году был удостоен Национальной премии ГДР первой степени. В декабре 1954 года в ознаменование его заслуг в деле укрепления мира и дружбы между народами Брехт был награжден Международной Ленинской премией мира. В своем приветствии к нему в связи с высокой наградой президент ГДР Вильгельм Пик писал: "Как писатель и борец за мир Вы - один из выдающихся духовных представителей другой, миролюбивой Германии, пользующейся доверием и признанием даже тех народов, которые были жертвами немецко-фашистской империалистической агрессии".
Бертольт Брехт скончался в Берлине 14 августа 1956 года. Смерть настигла его в разгар работы над подготовкой премьеры пьесы "Жизнь Галилея". Он оставил множество неосуществленных планов, ряд фрагментов и незавершенных рукописей.
2
Брехт начал свой творческий путь в годы, когда в немецкой литературе и театре господствующим направлением был экспрессионизм. Даже писателей старшего поколения, пришедших в литературу еще в конце прошлого века или в 900-е годы, Г. Манна и Э. Мюзама, Б. Келлермана и А. Цвейга, и тех в той или иной степени не миновало влияние экспрессионизма. О ровесниках Брехта, писателях, чьи имена начали появляться в печати лишь незадолго до или уже во время первой мировой войны, не приходится и говорить: это литературное поколение было экспрессионистским. В этом смысле идейно-эстетический облик Брехта с первых же шагов его творческой деятельности был особым и исключительным, резко выделявшим его на фоне немецкой литературы конца 10-х - начала 20-х годов.
Молодой Брехт рядом с Ф. Верфелем и Ф. Унру, Л. Франком и И. Бехером, Л. Рубинером и Э. Толлером казался циником и в известной мере был им. Он не предавался экстатическим снам, как его ровесники-экспрессионисты, не разделял их восторженно-утопических мечтаний, их абстрактно-гуманистический нравственный пафос был ему чужд. В сложной и противоречивой контроверзе Брехта с экспрессионизмом было бы трудно отдать безоговорочное предпочтение той или другой стороне. Брехт относился к известному тезису - "человек добр" скептически и насмешливо; экспрессионисты питали гораздо больше гуманистического доверия к нравственной природе человека, но их иррациональные порывы души не опирались на понимание реального существа общественных и личных отношений людей. С другой стороны, Брехт был свободен от идеалистических иллюзий, от наивной восторженности экспрессионистов, но зато в его цинической трезвости слышались ноты декадентского аморализма. Они, в частности, довольно явственно звучали в поэзии молодого Брехта.
Стихи Брехта стали появляться в печати начиная с декабря 1914 года. Итогом первого десятилетия его поэтического творчества явился сборник "Домашние проповеди" (1926), само название которого носило иронический характер. Баллады этого сборника проникнуты отвращением к лицемерным и постным добродетелям буржуазного мира. Поэт с беспощадной зоркостью видит, что вся официальная мораль, все нравственные прописи мещанского быта - от библейских заповедей и вплоть до правил хорошего тона, - все это призвано лишь завесой фарисейских фраз прикрыть подлинную жизнь буржуазного индивида, оргию хищнических инстинктов, волчий эгоизм, разгул корыстных страстей.
Брехт широко обращается к приемам пародии. Пародируя религиозные псалмы и хоралы, нравоучительные мещанские романсы из репертуара уличных певцов и шарманщиков и хрестоматийно популярные стихи Гете и Шиллера, он эти столь благочестивые и респектабельные формы наполняет стремительными и дикими, то нарочито наивными, то вызывающе циничными рассказами о преступниках и развратниках, отцеубийцах и детоубийцах, пиратах и золотоискателях. Героем "Домашних проповедей" является аморалист, своего рода современный племянник Рамо, человек, свободный от всякого нравственного бремени. Он признает лишь одну истину: перед лицом неизбежной смерти, после которой уже ничего нет (ни ада, ни рая, ни возмездия за грехи, ни воздаяния за добродетели), человек равен животному, и весь смысл его существования - в наслаждениях, в максимальном удовлетворении всех влечений его биологического естества.
К своему герою-хищнику, своеобразному "естественному человеку" Брехт относится двойственно. Ему несомненно импонирует его беззастенчивая прямота, дерзость, с которой он, ни перед чем не останавливаясь, овладевает всеми радостями жизни. Чем, в сущности, преступник или развратник хуже добродетельного буржуа (здесь уже рождается мысль, получившая позднее свое зрелое развитие в "Трехгрошовой опере" и "Трехгрошовом романе")? И более того: разве он в своем откровенном бесстыдстве не лучше тех жалких ханжей и трусов, которые стремятся прикрыть свои низменные действия "возвышенными" и лживыми фразами? И разве, наконец, его жадное жизнелюбие не более естественно и правомерно, чем аскетическое прозябание в духе поповских проповедей о ничтожестве земного существования?