Бенц, закрыв глаза, поник, сидя на стуле. Ему казалось, что он тонет в бездне, клокочущей гневом и разочарованием.

Гиршфогель продолжал наблюдать за ним, но Бенц не обращал на него внимания. Лишь щелканье зажигалки, когда Гиршфогель закуривал сигарету, напомнило Бенцу о его присутствии. Бенц встал, налил себе вермуту и молча выпил несколько бокалов подряд.

В какую-то минуту Бенц почувствовал себя вдребезги пьяным. Мысли путались, но стало легче. Его охватило неодолимое желание пить и пить, напиться мертвецки, пока последняя искра сознания не погаснет в липком мраке опьянения.

– Ну и как, сделаете аборт? – спросил Гиршфогель с леденящим спокойствием.

Бенцу захотелось отчаянно крикнуть «да!», броситься вон из комнаты и без оглядки бежать по улицам. Но он не шелохнулся, не промолвил ни слова. Он не думал ни об аморальности поступка, требуемого от него, ни о санкциях уголовного кодекса. Ему лишь мерещился отвратительный блеск уродливых никелированных инструментов. Только и всего.

– Я очень опасаюсь, – продолжал Гиршфогель, напрасно прождав ответа, – что эта недостойная девица в состоянии причинить большее страдание вам, нежели себе. Мне кажется, главная опасность кроется в чувстве, которое она питает к вам.

– У нее нет никаких чувств, – грубо перебил Бенц.

– Вы думаете? – Гиршфогель выглядел крайне пораженным. Потом он недоверчиво поморщился. – Я бы очень желал, чтоб вы уверились в обратном, как и в том, что эти чувства слишком поверхностны для вас.

– А почему вы так боитесь за меня? – вызывающе спросил Бенц. – Фрейлейн Петрашева поручила вам позаботиться обо мне?

Бенц выпил еще один бокал. Гиршфогель критически оглядел его.

– Я говорю от собственного имени, – медленно процедил Гиршфогель, так, как говорят с абсолютно пьяным человеком.

Бенц чувствовал, что надо как-то отреагировать. Связующей нитью в его мыслях оставалось лишь постепенно нарастающее раздражение против Гиршфогеля.

– А зачем говорите? – спросил Бенц с тупым упрямством пьяного.

– Мне вас жаль, – сказал Гиршфогель.

Бенц уже не улавливал оттенков в его голосе и не понял, что прозвучало в нем – презрение или снисходительность.

– Оставьте меня в покое, – грубо отрезал Бенц.

– До чего же вы наивны, – продолжал Гиршфогель с обидным сочувствием, задевшим Бенца. – Через несколько дней Андерсон или ее брат придут к вам просить об услуге, и тогда ничто не избавит вас от опасного заблуждения, будто они поступают против ее воли. Так было бы, если б я вас не предупредил. Теперь вы понимаете меня?

Бенц как будто понимал, но в тот момент ничто не могло разубедить его в том, что она уехала, стремясь сохранить свою тайну. А разве это не доказывало, что она бежала от позора, который, как она могла думать, навсегда оттолкнет от нее Бенца? «Бедная Елена!» – думал Бенц. В нем крепла робкая и грустная уверенность в том, что Елена любит его, что единственное препятствие, их разделяющее, – жестокое отмщение Рейхерта.

– Фрейлейн Петрашева не пожелала ничего сказать мне, – проговорил Бенц. – И если бы не вы, я, быть может, так и не узнал бы.

– Не пожелала! – воскликнул Гиршфогель, – Как бы не так! Ну тогда ваше счастье, что вы узнали это от меня.

– Да, счастье! – сказал Бенц с тихой радостью.

Его вдруг осенило: Гиршфогель оговорил Елену, ослепленный ненавистью к ней и ко всем женщинам, которые разбили ему жизнь.

– Счастье, что я предупредил вас, – настаивал Гиршфогель уже без иронии. – Мне всегда бывает обидно, когда порядочный мужчина становится жертвой своей любви.

Некоторое время он пристально глядел на Бенца, а потом налил себе вермуту. Бенц последовал его примеру. Он не знал, что ответить, а винные пары не давали сосредоточиться. В одном он был твердо убежден: Гиршфогель несправедлив, и ему нельзя верить. Бенц молчал, не мешая Гиршфогелю высказаться до конца.

– Послушайте! – внезапно воскликнул Гиршфогель, отирая свои рыжеватые усы после очередного бокала. – Никакой роман не будет для нее последним.

Бенц подумал, что и Гиршфогель изрядно напился. Пили они поровну, но у Гиршфогеля голова была крепче.

– Пусть даже так, – устало согласился Бенц, опустив глаза.

Громкий хохот Гиршфогеля заставил его встрепенуться. Он подумал, что, наверное, сказал какую-нибудь глупость.

– Гордость не позволит вам примириться с этим, – сказал Гиршфогель.

Сквозь густой табачный дым Бенц увидел, как тот снова побрел к буфету и тут же вернулся с новой бутылкой, которую откупорил привычным ударом кулака.

– Это несовместимо с вашей гордостью, – громко повторил он над ухом Бенца, решив, что тот не расслышал или не понял его.

Бенц с неимоверным трудом уловил смысл его слов и, не думая, тупо пробормотал «конечно». Гиршфогель налил ему, и Бенц тотчас же выпил. Оба идиотски улыбались, глядя друг на друга.

– Что же вы будете делать тогда? – проревел Гиршфогель.

– Когда? – спросил Бенц, покачиваясь с закрытыми глазами.

Бенц был пьян, мертвецки пьян. Еще немного, и он рухнул бы на стол или на пол. Он решил не открывать глаза. И все же голос Гиршфогеля заставил его открыть их. Гиршфогель орал ему в ухо:

– Когда она побежит за другим мужиком, а?

Изо рта Гиршфогеля вылетали брызги слюны. Бенц оттолкнул его, но тот продолжал кричать. Он непременно хотел узнать, что будет делать Бенц, когда эта гадюка, эта гнусная и подлая женщина разобьет ему жизнь.

– Вы пьяны! – воскликнул Бенц, протрезвев на миг. И снова закрыл глаза.

Гиршфогель забегал по комнате, бормоча бессвязные глупости. Бенц услышал звон разбитого бокала, прерывистое дыхание и, сообразив, что Гиршфогель стоит рядом, невольно глянул на него.

Гиршфогель дрожал с головы до пят.

– Ложитесь! – сказал Бенц, не двигаясь с места.

Но Гиршфогель ничего не хотел слушать; собравшись с силами, он дико завопил:

– Неужели вы ее не убьете, а?

Вопль его был ужасен. Бенц вскочил со стула. Гиршфогель вытащил откуда-то свой блестящий офицерский палаш с зазубренным лезвием и подбрасывал его с ловкостью фокусника.

– Убейте ее! – кричал он в исступлении. – Подлую женщину, которая обманывает мужчину, следует убить!.. Вот так!

Он взмахнул палашом и умолк, но лишь чтобы перевести дыхание. Затем новый душераздирающий крик резанул уши Бенца:

– Как я убил свою жену!

И он снова принялся с диким хохотом размахивать палашом, стараясь убедить Бенца, что всякий уважающий себя мужчина должен отомстить женщине, которая ему изменила. Ибо они – женщины – не ценят ни прощения, ни великодушия.

– Вы поступили отвратительно, – воскликнул Бенц и еще раз посоветовал Гиршфогелю идти спать, но тот совсем разбушевался и заорал срывающимся голосом:

– Вот и вы убьете вашу фрейлейн Петрашеву!.. Что? Не убьете? Трус!

Его жалкая фигура нелепо корчилась в приступе безумия. Бенц вдруг почувствовал гнев и омерзение. Улучив момент, он одной рукой схватил палаш, а другой нанес Гиршфогелю сильный удар в лицо. Гиршфогель без чувств повалился на ковер. Бенц оттащил его в соседнюю комнату. Гиршфогель еле дышал, но все же дышал, и у Бенца отлегло от сердца. Тело у Гиршфогеля горело в лихорадке, временами он вздрагивал. Бенц равнодушно констатировал, что припадок вызван скорее малярией, нежели алкоголем. Он не раскаивался в своем поступке. Убить женщину… Это казалось Бенцу подлым, отвратительным. Укутав Гиршфогеля шинелью, он оставил его во власти судорожных кошмаров.

Пламя карбидной лампы мерцало еле заметным синим огоньком. Где-то вдали часы пробили полночь.

Бенц вышел из дома Петрашевых, окончательно убедившись, что жизнь Гиршфогеля вне опасности. Ночная прохлада полностью отрезвила его. Придя в себя, он попытался разобраться в создавшемся положении.

Почему они остановили свой выбор на нем, на незнакомом немце, песчинке германской армии, случайно занесенной в Болгарию? Они узнали, что он хирург, и сочли его достаточно честным, чтобы хранить тайну. Но они упустили из вида лишь одно: что Бенц не автомат, что за его опрометчивой готовностью пойти навстречу кроется не отвлеченное чувство справедливости, а веление человеческого сердца. Желание немедленно помочь Елене превозмогало соображения морали, все его колебания и гордость. Это желание вело его, как слепая, вдохновенная сила, сквозь хаос пережитого, направляя все мысли и поступки. Воплотившись в разум и волю, оно преодолевало трудности, заглушало сомнения.