Как только Бенц пришел к мысли о том, что, если он хочет сохранить Елену, он должен остаться в Болгарии, эта мысль обрела форму решения. Ничто не могло теперь его разубедить. Последующие бессонные ночи уже были не порой борьбы и колебаний, а порой кошмарных рассуждений, которые лишь укрепляли его решение. Бенц знал, что жертвует честью и карьерой, что его объявят дезертиром, что он никогда не увидит Германии. Знал, что даже мать будет презирать его, эта убитая горем седая женщина с печальным лицом, в неизменном трауре по старшему сыну Венцелю, который погиб в Скагерраке. Если славная смерть Венцеля была для матери горьким утешением, то каким ударом станет для нее несмываемый позор Эйтеля!

День, когда последний немецкий эшелон отправлялся из Софии, был для Бенца особенно мучительным. Поезд уходил поздно вечером, Бенц решил сесть в вагон на софийском вокзале, незаметно сойти на первой же небольшой станции и вернуться в Софию. Тогда его не скоро хватятся. Все утро он провел в приготовлениях к побегу. Он взял из банка несколько тысяч немецких марок, сбереженных за время пребывания в Болгарии, и обменял их на левы. На вокзале он уточнил время отправления, от железнодорожника узнал, где и когда поезд сделает первую остановку. Затем нашел шофера, который согласился ждать его с машиной в деревне возле этой станции, и дал ему щедрый задаток. Все это Бенц проделал методично, невозмутимо, хотя его не оставляло ощущение тупого ужаса, который сопровождает действия даже самых закоренелых преступников.

В полдень Бенц отправился к Петрашевым. Елена хотела, чтобы они в последний раз пообедали вместе. Он не без усилия согласился, страдая от того, что должен скрывать от нее свой замысел. Он сознавал все безумие своего поступка и понимал, что Елена будет в ужасе, узнав о нем. Он не хотел, чтобы она разубеждала и просила его. Даже в этот роковой час, когда он жертвовал своей честью, он не хотел мучить ее и ставить перед жестоким выбором – либо он, либо брат.

За стол они сели вдвоем. Ротмистр Петрашев еще не вставал с постели. Время от времени Елена смотрела на Бенца с нежным сочувствием, пыталась улыбкой ободрить его. С долгими паузами они говорили о будущем. Она советовала ему быть твердым, терпеливо переносить разлуку, помнить о ее любви. Елена верила своим словам так же безрассудно, как верил им порой Бенц!..

После кофе они пошли в комнату ротмистра. Петрашев встретил Бенца своей обычной вежливой улыбкой. Он сказал несколько красивых фраз о чувствах, которые он неизменно питает к немцам. Союз погиб, но моральное единство нерушимо. Он надеется, что Бенц будет вспоминать о них с сестрой. Было бы очень мило, если б он нашел время снова посетить Болгарию. Все это он продекламировал самым непринужденным, любезным тоном. Слушая его, Бенц с горькой иронией думал, что ротмистр в душе рад, что еще один навязчивый обожатель оставит сестру в покое.

Всю вторую половину дня Бенц провел с Еленой в одноэтажном домике, где его вскоре настигли роковые события. Воспоминание об этих последних печальных часах его любви поддерживало в нем убеждение, что до встречи с капитаном Лафаржем Елена действительно любила его. Это убеждение жило в нем, ибо в эти часы он ощутил, что между ними установилось наконец полное душевное согласие. Близость ее тела, тонкий, всюду проникающий аромат ее духов, ее слова, столь обманчивые и в то же время искренние, – все это вместе с надеждой остаться с ней приводило Бенца в лихорадочное возбуждение. Бой часов напомнил ему, что пора ехать на вокзал. Невероятным усилием воли он освободился из ее объятий, долгих и страстных, способных задержать его навсегда, – мысль о том, что он должен сделать еще один, последний шаг на пути к своему призрачному счастью, помогла ему.

Через полчаса Елена с Бенцем были на вокзале. Низкие тучи мчались по небу; порывы холодного ветра гнали по платформам клубы пара и черного дыма. Из вагонов третьего класса выглядывали бесцветные лица альпийских стрелков с трубками в зубах. Охрипший от крика немецкий офицер сновал по перрону и сердито отдавал последние распоряжения.

За несколько минут до отхода поезда Елена, улучив момент, в последний раз прильнула губами к его губам.

Вагон для офицеров был почти пуст, и вряд ли кто-нибудь мог бы заметить отсутствие Бенца после первой остановки.

Однако вскоре к нему в купе вошел подпоручик авиации, худой сутуловатый молодой человек с измученным лицом и грустными карими глазами. Он попытался завязать разговор, но Бенц отвечал холодно и односложно, и подпоручик вышел в коридор. Бенц снова оказался один.

С момента отправления поезда прошло около двадцати минут. Дождь усилился. За стеклами окон, изборожденных дождевыми каплями, простиралась черная, пустынная равнина, где лишь в отдалении мерцали огоньки. Бенц посмотрел на часы. До станции оставалось около четверти часа. С мрачным удовлетворением он ощущал, что у него хватит твердости выстоять до конца. И вместе с тем он мучительно боролся с дорогими и милыми ему видениями Германии, они словно пытались его спасти. Перед его мысленным взором возникали свинцовый блеск Северного моря, старый домик в Киле, родители… Представлял он себе и Венцеля, его строгое, суровое лицо в дождливый вечер, когда тот уходил в море на подводной лодке и Бенц видел его в последний раз. Лицо брата проступало во тьме с четкостью галлюцинации, в таинственном ореоле, который озаряет в нашей памяти образы покойных. Оно заслонило собой все иные картины, оно умоляло, угрожало, проклинало…

Бенц очнулся и вздрогнул, почувствовав, что поезд замедляет ход. Он вышел из купе. Летчик стоял у окна в проходе, уставившись в холодный мрак за стеклом. Не чудились ли и ему призраки прошлого? Он ехал на Западный фронт, где численное превосходство неприятеля было еще больше, а сражения – еще ожесточеннее. Не думал ли он о треске пулеметов, о внезапной тишине заглохшего мотора, об адском ужасе, когда пламя и черный дым окутывают машину?… Наверное, да, ибо Бенц видел, как лицо пилота застыло в тупой неподвижности смертника. Быть может, не пройдет и недели, и там, высоко над опустошенной землей, он превратится в горящий факел, а через минуту – в обугленный труп. И все же он возвращался в Германию, он не был дезертиром!.. Несколько секунд Бенц, потрясенный и пристыженный, всматривался в лицо летчика.

– Станция! – с деланным удивлением сказал тот и повернулся к Бенцу с последней надеждой завязать разговор.

– Далеко? – глухо спросил Бенц.

– Нет, совсем близко.

Бенц опустил окно и выглянул. Поезд описывал большую плавную дугу. Вдали блеснул свет семафора, а за ним – разрозненные тусклые огоньки деревни.

Впоследствии Бенц не раз удивлялся, с какой зловещей, мгновенной находчивостью он исполнял свой замысел. Пока поезд тормозил, он перешел в солдатский вагон, чтобы стоящий в проходе летчик не заметил, как он сойдет на станции. Если же солдаты и обратят на него внимание, то подумают, что он успеет сесть на ходу в офицерский вагон. Темнота, дождь, всеобщее уныние в вагонах были на руку Бенцу. Никто не заметил, как он спрыгнул с подножки и скрылся в темном лабиринте между составами.

Бенц шел на огни деревни, как будто по лугу или по огороду, потому что вскоре на подметки сапог налипли тяжелые комья грязи. Он старался идти по прямой. Не колеблясь перешел вброд ручей, пересек сжатые поля и оказался на шоссе. Это уже был ориентир. Он обернулся и поглядел в сторону станции: длинная светлая лента медленно ползла на запад – поезд тронулся. Бенц пошел по шоссе, не обращая внимания на ветер и дождь, немилосердно хлеставший в лицо. Деревня оказалась гораздо дальше, чем он предполагал. Он долго плутал по улицам под яростный лай собак, пока наконец не оказался на сельской площади и не вздохнул с облегчением: перед корчмой стоял закрытый автомобиль.

Несмотря на риск, Бенц вошел в корчму, чтобы обогреться и счистить с сапог пласты липкой глины. Он промок до костей и дрожал от холода. На его счастье, крестьяне в корчме и шофер приняли его за офицера немецкого интендантства, который ездит по деревням, скупая зерно для армии. Две порции подогретой ракии, которые он выпил по совету шофера, немного успокоили взбудораженные нервы. Однако он не мог больше терять времени. Надо было поспеть в Софию до подхода первых французских частей. Бенц расплатился и приказал шоферу трогаться.