– И вам не удалось? – удивился Гиршфогель.

– Нет. Зато Клаудиус блестяще справился с делом. Уже на другой день в посольстве получили копию его доклада, который подействовал как холодный душ. Вы знаете, никто не предполагал, что болгары так разозлятся из-за отвода какой-то пары наших пушек.

Ротмистр Петрашев собрался было возразить.

Бенц опасался, что разговор утонет в пересудах военно-политического характера. Но в этот миг Гиршфогель с болезненной гримасой вдруг съежился, как от озноба.

– Вас лихорадит? – спросил Андерсон, положив ему руку на плечо.

Гиршфогель молча кивнул. Он стал бледным как мертвец. Его мрачные, глубоко сидящие глаза сверкали нездоровым блеском, он еле удерживал выражение вежливого внимания. Было видно, что его одолевает гнетущее предчувствие очередного приступа. Ротмистр Петрашев проворно вскочил с места.

– Я вызову по телефону машину, – сказал он. – Так будет лучше. Гиршфогеля отвезут к нам, а мы посидим тут, пока у него не пройдет приступ.

Изящно лавируя между столиками, ротмистр быстро пошел из зала.

– Вы не вылечитесь в этом городе, – сказал Бенц Гиршфогелю. – Здесь жарко и душно.

Гиршфогель опустил голову и ничего не ответил. Он либо не расслышал, либо не хотел отвечать.

– Это я вызвал его сюда, – виновато признался Андерсон. – Не сказал бы, что моя совесть спокойна. Пожалуй, и фрейлейн Петрашева испытывает то же. Но что касается ее, она ни перед кем ни в чем не виновата.

Гиршфогель вскинул голову, и Бенцу показалось, что упоминание о фрейлейн Петрашевой пришлось совсем некстати. Гиршфогель, однако, не выразил никакого удивления. Но то, что он сказал, поразило Бенца.

– Этот человек, – произнес Гиршфогель, указывая на Андерсона, – потомок рыцарей, и он готов встать на защиту любого, даже от справедливого гнева его собственной судьбы.

Бенц взглянул на Андерсона. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, неподвижно уставившись на сизую пелену дыма над столиками, словно созерцая некий потусторонний объект, недоступный взглядам его собеседников. Вдруг он очнулся и изрек тоном скорбного сожаления:

– Фрейлейн Петрашева сама борется со своей судьбой…

Гиршфогель намеревался возразить, но внезапно пробежавшая по телу дрожь вынудила его промолчать. На лице его отразилась жалкая беспомощность.

– Извините, – сказал он. – Пожалуй, будет лучше перетерпеть лихорадку в постели. Мне не дождаться машины.

Он встал. Андерсон побежал вперед и принес из гардероба его убогую шинель – длинную, обтрепанную и полинялую, на которую болгарские офицеры за соседними столиками смотрели с нескрываемым любопытством. Стуча зубами, Гиршфогель оделся и подал Бенцу горячую костлявую руку. Ему очень неприятно!.. Придется поваляться в постели, пока не пройдет проклятая лихорадка. Тем не менее он чрезвычайно доволен. Но чем? Надо полагать, знакомством. Бенц так и не расслышал, потому что последние слова Гиршфогель пробормотал заплетающимся языком. Андерсон спросил, не проводить ли его до дома, но Гиршфогель решительным жестом отказался и поспешил к выходу.

Вернувшийся ротмистр Петрашев сел на место Гиршфогеля. От Бенца не укрылся вопросительный взгляд, который ротмистр кинул на Андерсона. Тот встретил его взгляд подчеркнуто спокойно, словно намекая, что таинственный заговор против Бенца развивается успешно.

– Сильный приступ, – сказал ротмистр Петрашев. – Я встретил Гиршфогеля в коридоре. Думаю, он гораздо выносливее, чем кажется. Он уверяет, что через час мы увидим его в отличном настроении. Сыграем все-таки в покер?

Андерсон пробормотал что-то вроде «разумеется».

Ротмистр Петрашев закурил. Дымок с легким ароматом напомнил Бенцу дамские сигареты. Петрашев объяснил, что не нашел дома других и потому воспользовался сигаретами сестры. Он поднес Бенцу свой серебряный портсигар.

– Вы изнежите свой вкус! – предупредил с улыбкой Андерсон, как будто Бенц решил курить впредь только дамские сигареты.

– Сестра курит, – сказал ротмистр Петрашев, – и это еще не самая скверная ее привычка. Она бывает несносной, когда прикладывается к ликерам или сколачивает партию в покер…

Он язвительно расхохотался, от чего Андерсон поморщился. Петрашев вдруг опять стал серьезным.

– Но именно сегодня она отказалась от игры. Вы знаете, она играет по-мужски. Однажды обобрала нас всех. Я сейчас упросил ее по телефону заменить Гиршфогеля, пока у него приступ. Вы не против? Если она нам надоест, мы ее выставим…

Андерсон снова поморщился. Ротмистр Петрашев, глядя на него, казалось, наслаждался эффектом своих шуток. Конечно, он прекрасно понимал, какое неотразимое впечатление производит красота и обаяние его сестры на Андерсона, а возможно, и на Бенца. Не смеялся ли он над ними?

Наступило продолжительное, тягостное молчание.

Зал постепенно освобождался. Офицеры расходились по домам, некоторые собирались кучками, чтобы идти к женщинам или играть в карты. Они переговаривались так громко, будто ссорились, и, словно в гневе, энергично размахивали руками – простые, грубые, откровенные, как и их солдаты. Громовой смех заставлял Андерсона переводить взгляд с одного столика на другой. Очевидно, он еще не свыкся с нравами офицеров провинциальных гарнизонов. Бенц осведомился, давно ли тот в Болгарии.

– Четыре года, – ответил Андерсон.

Он невозмутимо, безмятежным взглядом окинул удивленного Бенца, затем опустил глаза и небрежно заметил:

– Я на службе в посольстве.

Он объяснил, что в его обязанности входило поддерживать связь между ставкой и посольством. В Софии он с 1914 года, военную форму надел, конечно, позже. Его пребывание в Болгарии до заключения германо-болгарского союза[4] было, можно сказать, засекреченным.

– Я чувствовал себя шпионом, – признался Андерсон. – Неприятное положение: дружить с болгарскими офицерами и стараться выудить у них нужные для дела сведения.

Он усмехнулся, не разжимая губ, и посмотрел на ротмистра Петрашева, который улыбнулся ему в ответ.

– Да, – сказал ротмистр, – но и я испытывал такие же чувства по отношению к нему. Мы всегда прикидывались друг перед другом плохо осведомленными и невинно любопытными. У меня в военном министерстве была такая же мелкокалиберная должность, как у него в посольстве. В сущности, наша игра была вполне джентльменской. Как-то утром я увидел его вместе с одним из его шефов в нашем военном министерстве. Я подумал, что мне померещилось: оба были в болгарской форме. До тех пор, уверяю вас, я даже не подозревал, что они военные. Пол зашатался у меня под ногами. Через пять минут седой генерал объявил во всеуслышание, что мы вступаем в войну на стороне Германии. С того дня я уже не числился в составе министерства.

Он замолчал и закурил новую сигарету. Андерсон воспользовался паузой и равнодушно заметил:

– Ротмистр Петрашев русский воспитанник и русофил.

– Гм… да! – подтвердил ротмистр тоном, к которому совсем не шла вымученная капризно-ироническая улыбка. – Поедемте к нам, если вам угодно?

Бенц поглядел на стенные часы. Одиннадцатый час. Стриженный под машинку солдат с розой за ухом собирал со столиков последние тарелки.

Ротмистр Петрашев и Андерсон дружно встали с решительностью, показавшейся Бенцу роковой.