Александр Мазин

Страх

История эта странная, а верней было бы сказать, - жуткая, случилась со мной на земле, называемой собирательно - "Сибирь". В литературе принято, что вся сплошь заросла дремучим лесом и обитают в нем мощнобородые широкоскулые великаны, кладущие на день не более десятка слов. Отчасти верно. Но в поселочке, давшем мне приют, когда, заработав деньжат, решил я малость передохнуть перед возвращением в Питер, такой бородач был только один. Прочие - много мельче. В большинстве - горькая пьянь. Что же до тайги, то вокруг была плоская, как стол, равнина на добрую сотню километров. Впрочем, места красивые.

Приютом моим стал маленький домик из тесаных бревен с острой, красной, как петушиный гребень, крышей. Дом этот /комната и крохотные сенцы/, расположившийся в дальнем углу обширного подворья, был с любовью и мастерством сложен хозяином моим, Алексеем Евграфовичем Гречанниковым, великим деревянных дел умельцем.Он-то как раз и был тем единственным в поселке саженной ширины великаном, немногословным, нежадным, и, как узнал я вскоре, весьма азартным. А узнал я это, когда ежевечерне стал бывать в его хоромах, где он и еще двое местных играли в преферанс. Я стал четвертым.

Одного из местных звали Семеном. Человек тертый, агрессивный, лет что-то сорока пяти, с хищной щербатой улыбочкой и переломленным носом. Когда сцапывал он карты широкой татуированной лапой, то непременно что-нибудь приговаривал по случаю.

Второй, Саёныч, представившийся мне Игорем, оказался из пришлых. Интеллегент, пьяница горький, сбежавший (из Питера, кстати) от жены и осевший здесь у какой-то своей надцатой тетки-бабки. Именно он научил двух других столичной умной игре.

Обходительный в разговоре, с лицом хоть и траченым, но не лишенным еще тонкости черт, с мягким, добрым голосом - он, определенно, располагал к себе. Во всяком случае - меня. Об Алексее Гречанникове я уже говорил. Впрочем, Алексеем

его никто не именовал - звали попросту Лехом. А уж рисковый он был в игре - хуже Семена. Обьявить мизер при двух пробоях ему - обычное дело. А проигрывался так, что остальным, трудно было не быть в плюсе. Зато уж если шел ему фарт - держись! Всех раздевал. Но чаще бывало наоборот.

Леха обычные эти проигрыши не огорчали: играли по маленькой, денег у него было - в избытке. Плотник, охотник, всякому делу - мастер. Да и на что их тратить в поселке?

У Леха была дочка. Настасья. Девушка лет двадцати, справная, высокая - в отца. Незамужем, что меня удивило. Семен как-то болтнул, что слава у нее в поселке - дурная. Но не за распутство. Бог знает, за что. Не мне спрашивать. Когда садились мы играть, она обычно рукодельничала. На нас, если и взглянет, то украдкой.

Питуху нашему, интеллегенту, Саёнычу, Настя явно по нраву была: то и дело глаз на нее скашивал да слюну глотал. Но скромничал. Разве что улыбнется или, кашлянув, пошутит деликатно.

Должно быть, Леха опасался.

Так прожил я одиннадцать дней. Днем - гулял, читал. Вечером - играл. У Леха. Да где ж еще? Саёныч? Дома своего нет: угол у хворой бабки. Семен? Жена. Злая, как хорек. А у Гречанникова - жены нет. Умерла. Да и дом - дворец! Мебель самодельная, резная, с придумками. На стенах - шкуры: волчьи, россомашьи... А у тахты - медвежья, густющая, с мордой огромной, оскаленной. Я всегда, как глядел на нее - думал: вот бы босиком пройтись! Не дом - хоромы!

В тот вечер играли мы скучновато. Карта не шла никому. Даже Лех обьявлял без обычного азарта - о другом думал, видно. Завтра уезжал.Охотничий сезон у него начинался. Раз так, значит сядет он в свой мотоцикл с коляской, ружье поперек - и по длинной дороге, в тайгу. Привозил, говорят, много.

Игра не шла и я глядел по сторонам. Вот комод, вот шкура серая распяленная. Вот лайка Лехова. Спит. Вот... И поймал случайно взгляд девушки. Особенный взгляд, аж мураши по спине побежали. С чего это она?

Я, чтоб дураком не выглядеть, улыбнулся ей. И к моему удивлению, она ответила, да так широко, во весь белозубый рот. Я, что таить, обрадовался. И обеспокоился: Лех завтра уезжает.

К женщинам меня особенно не тянуло. Там, откуда я приехал в поселок, подружка у меня была бойкая. Слишком бойкая, если учесть, что не баклуши бил, а вкалывал по десять часов. А все же...

Тут потекла ко мне карта и я о Насте забыл. Игра началась. А потом мизер пришел. Без прикупа. И еще. В три игры пуля моя за тридцать перевалила. Пошел других закрывать. Оно так: уж если идет пруха, так идет! Доиграли. Уравняли. Посчитали-рассчитались. И к Леху в баньку пошли.

А ночью, на простынке чистой ворочаясь, вспомнил я о взгляде Настенькином...

Утром хозяин разбудил меня рано: попрощаться. Сколько б я у него не задержался - ясно: не на два месяца. Обнялись по обычаю, расцеловались. Пожелал ему, что следует. Он меня послал. Еще разок обнялись (Лех, хоть и силы медвежьей, соразмерял - чтоб кости не хрустнули). Я его вправду полюбил за эти дни: вот человек, о котором худого не скажешь! Настасья, после меня, с отцом почаломкалась. Лех сел на мотоцикл, лайку в багажник посадил и запылил через поселок. Настасья - в дом. Я - на озеро.

Вода в сентябре холодна. Особенно, с утра. Но я взял за правило: плавать, пока жар на коже жаром внутри не станет. Уж тогда вылезал. А дорога назад, в поселок хороша! Справа и слева - поля. Небо белое, низкое, плоское над плоской землей широченной. Солнышко приятным теплом на груди. Чудо как хорошо!

Позавтракал я молоком с белым мягким хлебом и пошел гулять. Шататься по окрестностям, сощипывать терпко-кислые ягоды дикой облепихи, шевелить ногами траву. Левый берег озера сплошь зарос мягкими высокими травами. В ботанике я не силен - названий не знаю. Но поваляться - люблю. Руки разбросать, распластаться: сверху - небо с облаками. Вокруг - эта самая трава. Насекомые жужжат. Иногда прошуршит рядом кто-то живой...

Прошатался я в тот день почти до вечера. Проголодался. Поесть бы, но... Прежде я у Леха столовался. Сейчас: как- то неудобно. Без хозяина. Решил кое-что записать, да к Семену сходить. Жена у него хоть и злая, но голодным не отпустит.Только сел к столу - стук в дверь: Настя пришла.

- Что ж вы, Валя, кушать не идете? - с укоризною.