— Я контрразведчик, мисс Пейдж. А мы сентиментальны куда больше, чем вам думается. Во имя империи мы должны положить на заклание друга, если он окажется врагом; враг может сделаться братом, если он оказал помощь Острову — при этом мы сделаны из такого же человеческого материала, как и все остальные.
Неслышная горничная принесла две чашки чаю. Гортон подвинул Мэри сахарницу и спросил:
— С лимоном?
Бургос, 1938, апрель
Лерсту. Совершенно секретно, напечатано в 2 экз.
После выхода Пальма из госпиталя «Санта крус» агентурная и оперативная разработка серьезно затруднилась в связи с присутствием в Бургосе его любовницы Мэри Пейдж. Все время они проводят вместе. Два раза мне удалось выехать с ним на рыбалку, но на какие-либо откровенные разговоры он не идет, подчеркивая свою приверженность идеологии фюрера, сохраняя при этом определенные сомнения по поводу жестокости нашей внутренней политики. Данные телефонных прослушиваний и наружного наблюдения никаких результатов не дали. Можно также с уверенностью сказать, что никаких компрометирующих контактов он не имеет. Ни с кем из подозрительных или неизвестных лиц не встречался. Прошу санкционировать продолжение работы с Пальма. В случае, если вы санкционируете продолжение работы, прошу разрешить завтра выезд вместе с ним за город на лов форели.
Штурмбанфюрер Штирлиц.
Штирлиц, Вольф и Ян — со шрамом на лбу, бледный еще после недавнего ранения (новый, 1938 год он встречал в госпитале) — сидели в сосновом, напоенном запахом смолы лесу так, чтобы видеть всех, кто мог подойти к реке, а их чтобы никто заметить не мог: лес был молодой, саженый, частый. В сумках у Штирлица и Пальма уже лежало по несколько маленьких форелей. Покусывая травку, Вольф говорил:
— Нужны либо технические данные нового «мессершмитта», либо, что еще лучше, сам самолет. Это просит Москва. После того как Ян провалил Вельтена, фашисты поняли, что пришло время испытывать свою новую технику, а не жульничать с продажей чужого старья… А новая техника у них, говорят, весьма серьезная.
— Надо покупать кого-то из летчиков, — сказал Пальма.
Штирлиц покачал головой:
— Мне поручено следить за летчиками. Лерст «отдал» мне весь легион «Кондор».
— Между прочим, он резидент гестапо только по Испании или по Португалии тоже? — спросил Вольф.
— Нет, вопрос с Португалией еще не решен. Я бы сообщил по своим каналам. Летчика нам купить не удастся. Здесь отборный состав.
— Что ты предлагаешь? — спросил Вольф.
— Охрана аэродрома не так чтобы очень сильна… — заметил Штирлиц.
— Ты имеешь в виду наш десант?
— Да.
— Ну а колеблющихся, — Ян продолжал свое, — среди летчиков нет?
— Я таких не знаю, — ответил Штирлиц, — если обнаружится такой колеблющийся, он будет немедленно увезен в Германию, а там его будут лечить от колебаний в концлагере.
— А если нам попробовать создать колеблющегося? — предложил Ян.
— Это интересно, — сказал Вольф.
— Хотя очень рискованно, — добавил Штирлиц.
— Но мы же здесь занимаемся не классическим балетом, — сказал Ян.
— Кстати, о балете, — сказал Вольф, передавая Яну плоскую маленькую коробочку, похожую на жевательную резинку. — Это новая шифровальная таблица. На всякий случай… Если тебе придется связываться с центром непосредственно — выйдешь своим шифром.
Ян сунул таблицу в карман.
— Нет, — улыбнулся Штирлиц, — так дело не пойдет. Сделай себе какой-нибудь тайник, хотя при обыске это мало спасает.
— Ладно, — поморщился Ян, — как это у вас говорят, «кривая вывезет»? Юстас, а помнишь того летчика, который болтал о «мессере» на приеме?
— Это было еще до твоего ранения?
— Конечно.
— У тебя хорошая память…
— Журналистская, — скромно ответил Ян, — а вообще чаще хвали меня — я это люблю… Что из себя представляет этот Манцер?
— Подонок. Есть такая категория людей — «сильные подонки».
— Я сейчас попробую, — сказал Ян, — нарисовать вам его психологический портрет. Если вы согласитесь со мной — тогда мы, можно считать, выиграли партию…
— Рисуй, — согласился Вольф.
— Юстас говорит — «сильный подонок». Это хорошо, что он сильный подонок. Такие разваливаются еще скорее, чем подонки обыкновенные. Сильный, чувствуя, что он теряет — а сильному всегда есть что терять, — пойдет на любое предательство, лишь бы сохранить те блага, которых он добился силой.
Штирлиц лег на теплую землю, поросшую густой травой, и закинул руки за голову.
— Продолжай, — сказал он. — Твое предложение любопытно. Только сделай сноску на то, что я превратил Манцера в своего друга — он стал осведомителем СД. После того приема у Кессельринга.
— Он легко пошел на это? — спросил Вольф.
— Как дитя.
— Тем более я прав, — сказал Ян. — Офицерский корпус, кодекс чести, нелюбовь армии к СС — он имел право послать тебя в задницу. И Рихтгофен поддержал бы его. Значит, либо он ищет приключений и ему льстит возможность узнать то, что не дано знать другим, либо он чем-то скомпрометирован — сильнее, чем той трепотней на приеме.
— Это все? — спросил Штирлиц, не поднимаясь с земли. — Если все, тогда твой психологический портрет неполон. Он еще может быть истым наци, убежденным наци, поэтому он так легко дал согласие быть другом СД. Эту возможность ты отвергаешь?
— Но ты же сам слышал, как он говорил о рейхе: «Налоги выжимают скорости».
— Это ерунда, — заметил Вольф. — Он говорил правду. Он из их элиты, ему можно говорить правду, и даже подшучивать над рейхом ему дозволено.
— В отношении элиты сложнее, — сказал Штирлиц. — Его отец коммерсант, связанный с иностранными фирмами. Таких в рейхе не любят…
— Вот ты и ответил за меня, — улыбнулся Ян, — ты сам не заметил, как дал ответ вместо меня.
— Наверное, все-таки заметил, — сказал Вольф. — Юстас человек зоркий.
— Ну хорошо, — как бы продолжая рассуждать сам с собой, сказал Штирлиц, — ну, допустим, мы раскопаем что-либо на папу Манцера… А как себя поведет сын?
— Апостолы и те отрекались, а этот — отнюдь не апостол, — сказал Вольф.
— Я смогу через моих швейцарских коллег-газетчиков организовать кое-что для Манцера, — сказал Ян.
Штирлиц поднялся с земли, потянулся и предложил:
— Ладно, пошли ловить рыбу, сейчас будет хороший жор, солнце садится.
…Вернувшись с рыбалки, Штирлиц заглянул к Хагену и сказал ему:
— Послушайте, приятель, я давно хотел спросить: помните, на приеме у Кессельринга я зацепил болтуна-летчика? Я вам еще тогда показал его и попросил обратить внимание. Помните? Манцер.
Штирлиц знал болезненное самолюбие Хагена, и он умел бить в точку, когда имел с ним дело.
— Помню, — ответил тот, — а что?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Поступили сигналы, что он в последнее время много пьет — всего навсего. Я замотался со своими делами, а если у вас есть время и возможность — поглядите за ним. А потом посидим над его делом — вместе. Нет?
Партайгеноссе Лерст!
Проведенная мною работа дает возможность обратить Ваше внимание на подполковника В. Манцера. Несдержанность в разговорах и частые пьянки заставляют меня просить вашей санкции на установление наружного наблюдения за указанным выше военнослужащим.
Хайль Гитлер!
Ваш Хаген.
Штирлиц посмотрел эту записку перед тем, как Хаген решил нести ее Лерсту.
— Разумно, — сказал он. — Очень разумно. Проверка никогда еще и никому не мешала. Правда, Лерст может спросить о фактах. У вас их нет, кроме моих сигналов. Могли бы, кстати, указать, что я вам подал идею. Ладно, ладно, не дуйтесь… Я щедрый. Мне эти игры уже порядком надоели… Не окажитесь только слишком ретивым — это так же плохо, как быть тюрей.
Он умел говорить с людьми, этот Штирлиц. Он играл партию точно и беспроигрышно.
Хаген, как и рассчитывал Штирлиц, решил продолжить свои наблюдения, не подключая аппарат местного гестапо. Этого только и надо было Штирлицу. Ему надо было оставить Манцера без наблюдения еще две-три недели.