Эта история произошла в эпоху регентства,[1] в последний день марта 1820 года, если быть точным. Его королевское высочество, Георг Август Фредерик, слишком долго остававшийся принцем Уэльским, стал королем спустя два дня после кончины его отца.

К несчастью для принца Уэльского, он лежал с плевритом, врачи систематически пускали ему кровь, и он не смог по-настоящему обрадоваться предстоящей коронации.

Хотя Георг вполне оправился, для того чтобы пресечь всякие попытки упоминания королевы Кэролайн во время воскресных месс, в конце февраля здоровье короля ухудшилось, и его отсутствие заметили во время погребения отца.

Двор пребывал в трауре. Дамы драпировали шляпки черным крепом, джентльмены щеголяли в шляпах с черными кокардами. Сезон официально еще не был открыт, потому что это дело весьма деликатное – ежегодная погоня за весельем, когда новый король, по слухам, на пороге смерти, а свои «хорошие» дни проводит в раздумьях о том, как бы скрыться от ненавистной супруги, приславшей известие о том, что она собирается вернуться в Англию в начале июня, чтобы «поддержать супруга в его тяжелой утрате».

Ожидая, пока королева Кэролайн явится домой, и не имея других занятий, высшее лондонское общество вернулось к любимому способу времяпрепровождения – азартным играм, что оказалось очень кстати для некоего Боумонта Ремингтона, недавно прибывшего из Парижа. Давайте присоединимся к нему в тот момент, когда он появился в поредевшем лондонском свете с улыбкой на лице и с тайными мыслями о мести.

– Значит, ты сегодня снова уходишь, дорогой? – с тревогой спросила невысокая женщина с щечками-яблочками, входя в скромно обставленный кабинет и вытирая руки о подол большого белого передника, обтягивавшего ее фигуру. – А я думала, ты уже покончил с этим занятием, – прибавила она, тяжело опускаясь в кожаное темно-красное кресло, и неодобрительно покачала головой. – Хватит уже, Бобби. Неправильно это. Ты же знаешь, это дьявольских рук дело.

Высокий широкоплечий мужчина, одетый в безупречный темно-синий сюртук поверх кипенно-белого жилета, с двумя шейными платками, в желтовато-коричневые панталоны на штрипках и короткие, начищенные до блеска сапоги, убрал свои часы в правый карман панталон, поправил жилетный кармашек для часов, потом с улыбкой обернулся к Бриджит Рейли.

– Дьявольских рук дело, дражайшая Бриджит? – повторил он, усмехаясь. Его красивые синие глаза заблестели. – Звучит зловеще. Может быть, ты хочешь, чтобы я отступил сейчас, когда мне осталось всего несколько часов до победы? Разве не ты меня учила, старушка, бежать, когда победа близка? Или ты боишься за своего маленького Бобби?

– За тебя? – фыркнула Бриджит в ответ на такой нелепый вопрос, тряхнув седыми кудрями. – Да разве родился такой человек, что сможет обидеть тебя? Ты ведешь себя как заколдованный.

Боумонт Ремингтон, которого Бриджит так долго называла Бобби, что он уже давно перестал поправлять ее и откликался на это имя, подхватил трубку со столика и, на ходу поцеловав в лоб, направился к двери, ведущей в прихожую его особняка на площади Портмен-сквер.

– Будь уверена, сегодня мне повезет, дорогуша, – сказал он низким голосом с ирландским акцентом. – Сегодня удача на моей стороне, я это чувствую. Так что благослови меня, Бриджит, и не задерживай.

Мгновение спустя, застегивая на ходу сюртук, зажав под мышкой тонкую трость черного дерева, Боумонт Ремингтон спустился вниз по мраморной лестнице к поджидавшему его закрытому экипажу, весело крикнул адрес кучеру, сидевшему на облучке, и отправился по своим делам.

– Я опять выигрываю. Тоска зеленая, вот как я это называю, – протянул Нил Уинзлоу, демонстративно зевая, придвинул к себе фишки и наблюдал из-под опущенных век за противниками. – Я мог бы отправиться и в «Уайтс»,[2] если бы хотел играть с такими низкими ставками. Что такое, Джордж, ты уже уходишь? Умоляю, не уходи. Если у тебя нет наличных, – он насмешливо взглянул на своих дружков, хихикавших исподтишка, – мы могли бы сыграть на соломинки, если только мы не лишимся твоего общества.

– Нет-нет, дело не в этом, Нил. Мне пора, вот и все. Я опаздываю, знаешь ли. Нужно идти, правда, мне нужно идти.

За изящной фигурой и томным видом молодого Джорджа Смита, проигравшего почти три тысячи фунтов бледному и изысканному блондину, скрывался отличный фехтовальщик, проткнувший своей шпагой более полудюжины мужчин в дуэлях на протяжении нескольких лет. Молодой человек поклонился и покинул прокуренный салон. Он не заметил Боумонта Ремингтона, прислонившегося к стене и нюхавшего табак. Джордж Смит отчаянно пытался придумать подходящее оправдание, убедившее бы его молодую жену, на которой он женился всего шесть месяцев назад, что им лучше пожить несколько месяцев в их маленьком поместье, пока он не получит жалованье.

Уинзлоу заметил Ремингтона, его приветственная ухмылка говорила о том, как он рад появлению нового «барана», которого сможет остричь.

– Бью,[3] старина! Я уже потерял надежду на то, что вы явитесь, чтобы отыграть ту неприлично большую сумму, которую я выиграл у вас несколько недель назад. Сколько там было, тысяч десять?

Бью отошел от стены, слегка улыбнулся в ответ и уселся на стул, на котором прежде сидел Джордж Смит. Он кивнул двум джентльменам, сидевшим за столом, обтянутым зеленым сукном с вышитыми игральными картами.

– Пятнадцать, Нил, как я полагаю, но к чему говорить о такой ничтожной сумме? Я чувствую, что госпожа удача сегодня на моей стороне, даже если метать банк будете вы. Делаем ставки, джентльмены?

– Ах да, ставки, – вкрадчиво заметил Нил, белой холеной рукой поглаживая крышку коробочки, в которой лежали карты. – Все зависит от вас, друг мой. Как скоро вы намерены отыграться?

– По тысяче за один раз, – ответил Бью, выкладывая внушительную стопку фишек, принесенных с собой, на середину стола. – Для начала, конечно.

Нил и глазом не моргнул на это заявление, зато послышались возражения других мужчин, которые вступили в спор с банкометом. Бью сидел молча, с улыбкой наблюдая за ними. Спор закончился тем, что ящичек с картами для игры в фараон отодвинули в сторону, а Нил и Бью перешли к столу поменьше и стали играть в вист вдвоем – на тысячу фунтов за роббер.

Воздержавшиеся джентльмены образовали небольшую группу зрителей, число которых росло по мере того, как разыгрывалась очередная ставка. Вскоре Бью стал беднее еще на шесть тысяч фунтов. Другой человек повесился бы из-за половины такой суммы, даже из-за четверти, но Бью только улыбнулся и продолжил игру.

Прошел час, потом другой, и хотя Бью все еще не отыграл свой проигрыш за этот вечер, фортуна стала поворачиваться к нему лицом.

– Теперь мы снова на том месте, откуда начали? Так вы никогда ничего не добьетесь, друг мой, – заметил Нил, когда Бью выиграл последний роббер, отыграв проигрыш за этот вечер. – Если только вы не хотите остаться тут до утра, а потом и до позднего вечера. Не то чтобы я возражал против этого, вы ведь понимаете, я предлагаю подумать, не поднять ли нам ставки.

Улыбка Бью была спокойной и на удивление довольной. Но только один молодой человек, приехавший в город на первый светский прием, некий мистер Ричард Саймонс, стоявший за спиной у Нила Уинзлоу, успел это заметить. Возможно, это объясняет, почему, когда мистер Саймонс повернулся к соседу и тихо предложил заключить пари на Ремингтона, потенциального победителя, шутки ради, на пятьсот фунтов, предложение его было сразу принято.

– Согласен, – спокойно ответил Бью. Стакан портвейна, стоявший возле него, так и оставался нетронутым. – Но предлагаю обойтись без прелюдии и открыть все карты, старшая карта берет все. Это ускорит дело, вы вернетесь домой до рассвета и успеете положить голову на подушку.