- Ничего не могу вам сказать, - пробормотал он. - Сегодня утром горничная зашла в комнату жены и нашла ее мертвой. Моя жена не оставила никакого письма, никакого объяснения... ничего.

- Вы видели ее вчера вечером?

- Нет. Ужинал я не дома. Пришел поздно и сразу же отправился в свою комнату. Не хотел будить жену. Я не видел ее со вчерашнего утра.

- Не показалась ли она тогда обеспокоенной или озабоченной?

- Нет!

- А почему, по вашему мнению, она пошла на такое?

- Бог мои, откуда мне знать? Именно над этим и ломаю голову.

- Что-нибудь со здоровьем?

- Она не выглядела больной. Никогда не болела, никогда не жаловалась.

- Может быть, ссоры в последнее время...

- Мы никогда не ссорились... ни разу за полтора года нашего супружества!

- Финансовые затруднения?

Он без слов затряс головой, не отрывая взгляда от ковра.

- Может, какие-нибудь сложности?

Он снова покачал головой.

- Не заметила ли горничная вчера вечером чего-нибудь особенного в поведении госпожи?

- Нет.

- Вы просматривали вещи жены... искали какие-нибудь бумаги, письма?

- Да... и ничего не обнаружил. - Он поднял голову и взглянул на меня. Только одно... - произнес он медленно. - В камине в ее комнате я заметил кучу пепла... Похоже, она сожгла какие-то свои бумаги.

У Коррелла больше ничего не было для меня... по крайней мере, я не сумел ничего больше из него выжать.

Секретарша Альфреда Бэнброка сказала, что шеф на конференции. Я велел уведомить его о моем приходе. Бэнброк вышел и пригласил меня к себе.

На его измученном лице не было написано ничего, кроме вопроса.

Я не заставил долго ждать себя с ответом. Бэнброк - взрослый мужчина, и можно говорить без обиняков.

- Дело приобрело скверный оборот, - сказал я, когда дверь за нами закрылась. - Полагаю, что мы должны просить о помощи полицию и прессу. Миссис Коррелл, приятельница ваших дочерей, солгала мне вчера, когда я ее расспрашивал. А ночью она совершила самоубийство.

- Ирма Коррелл? Самоубийство?

- Вы ее знаете?

- Да! Очень хорошо! Она была... Была доброй приятельницей моей жены и девочек. Она убила себя?

- Да. Яд. Прошлой ночью. Какое отношение она может иметь к исчезновению ваших дочерей?

- Какое отношение? - повторил он. - Не знаю. А она должна иметь?

- Полагаю, что да. Она говорила мне, что не видела подруг уже две недели. А ее муж на следующий день сказал, что они были у нее в последнюю среду после полудня, когда он вернулся из банка. И она очень нервничала, когда я ее расспрашивал. Вскоре приняла яд. Так что трудно сомневаться в наличии здесь какой-то связи.

- А это означает...

- Что ваши дочери, может быть, в безопасности, но нам нельзя рисковать, - закончил я за него.

- Вы полагаете, что с ними что-то случилось?

- Я ничего не предполагаю, - ответил я уклончиво, - но считаю, что коль скоро с их исчезновением так тесно вяжется смерть, то пора кончать шутить.

Бэнброк позвонил своему адвокату - румяному седовласому старичку по фамилии Норуэлл, который славился тем, что знал об акционерных обществах больше, чем все Морганы, но не имел ни малейшего понятия о полицейских процедурах, и велел ему явиться для встречи во Дворец Правосудия.

Там мы провели полтора часа, пуская полицию по следу и отбирая для прессы то, что, по нашему мнению, следовало опубликовать. Было много фотографий, много общих данных о девушках, но ни слова о связи между ними и миссис Коррелл. Полиция, разумеется, знала о самоубийстве. Когда Бэнброк и его адвокат ушли, я возвратился, чтобы прожевать это дело с Патом Редди, которого назначили полицейским детективом.

Пат Редди был самым молодым среди своих коллег - большой светловолосый ирландец, который весьма любил эффектные штучки на свой особый ленивый манер.

Около двух лет назад, только что упакованный в полицейскую форму, он патрулировал участок в одном из лучших районов города. Однажды вечером Пат выписывал квитанцию о штрафе на автомобиль, припаркованный возле противопожарного гидранта. Внезапно явилась хозяйка машины и вступила с полицейским в перепалку. Это была Элти Уоллес, единственная и капризнейшая дочь владельца Уоллес Коффи Компани - худенькая, легкомысленная девушка с яркими огоньками в глазах. Она, должно быть, немало наговорила Пату, потому что он препроводил ее в полицейское отделение и посадил в камеру.

На следующее утро в отделение ворвался яростно брызжущий пеной старый Уоллес с половиной адвокатского сословия Сан-Франциско. Пат, однако, не уступил, и девушка уплатила штраф. Старый Уоллес потом едва не набросился на Пата в коридоре с кулаками. Пат усмехнулся сонно в лицо императору кофе и процедил сквозь зубы:

- Ты лучше отцепись от меня... а то я перестану пить твой кофе.

Слова ирландца попали во все газеты страны и даже в одну из пьес на Бродвее.

Однако Пат не удовольствовался сим ответным ударом. Спустя три дня он поехал с Элти Уоллес в Аламеду и там вступил с ней в брак. Это я видел собственными глазами. Так сложилось, что я прибыл на одном пароме с ними, вот они и поволокли меня с собой, - им нужен был свидетель.

Старый Уоллес немедленно лишил свою дочь наследства, но кроме него самого, этот факт никого не огорчил. Пат продолжал обходить свой участок, но теперь, когда он прославился, его достоинства были оценены довольно скоро. Его выдвинули в полицейские сыщики.

Старый Уоллес перед смертью смягчился и оставил Элти свои миллионы.

Пат взял выходной на полдня, чтобы пойти на похороны тестя, а вечером вернулся на работу и в ту же ночь задержал автомобиль с бандитами. От службы Пат не отказался. Не знаю, что его жена делала с деньгами, но Пат даже не начал курить сигареты получше - а следовало бы. Теперь молодые жили в резиденции Уоллесов, и временами, если утро было дождливым, парня привозил к ратуше изысканный старомодный автомобиль, но в остальном Редди совсем не изменился.

Вот каким был большой светловолосый ирландец, который сидел сейчас по другую сторону письменного стола и окуривал меня, потягивая нечто, имеющее форму сигары.

Наконец он вынул сей сигарообразный предмет изо рта и начал говорить сквозь клубы дыма.