«Вот они летят», — сказала Сеси, распростёртая на постели.

«Где они?» — воскликнул Тимоти из дверного проёма.

«Некоторые из них над Европой, другие над Азией, кое-кто над Исландией, иные над Южной Америкой», — ответила Сеси. Её глаза были закрыты, длинные, каштановые ресницы подрагивали.

Тимоти шагнул вперёд на голый дощатый пол верхней комнаты.

«Кто они?»

«Дядюшка Эйнар и дядюшка Фрай, а вот кузен Уильям. Я вижу Фрулду и Хельгара и тётушку Моргиану, и кузину Вивиан, а вот ещё дядюшка Джоханн! Они быстро приближаются!»

«Они все летят в небе?» — закричал Тимоти. Его серые глазёнки сверкали. Он стоял у постели. Ему с трудом можно было дать его четырнадцать лет. Снаружи дул сильный ветер, тёмный дом освещали лишь звёзды.

«Они летят в небе и путешествуют по земле, приняв самые разные формы», — сказала Сеси во сне. Она лежала в постели неподвижно. Её мысли были направлены внутрь, и она говорила о том, что видела. «Я вижу зверя, похожего на волка — он переправляется через тёмную реку — по мелководью — как раз над водопадом, и звёзды светят на его шкуру. Я вижу коричневый дубовый лист, несомый ветром высоко в небе. Я вижу маленькую летучую мышь. Я вижу множество других, мчащихся между деревьями, сквозь леса, скользящих меж самых высоких веток. И все они направляются к нам!»

«Они будут здесь к завтрашней ночи?» Тимоти вцепился в простыню. Паук, свисающий на паутинке с лацкана его куртки, закачался как чёрный маятник, возбуждённо пританцовывая. Тимоти склонился над сестрой. «Успеют они прибыть вовремя, к Сбору Семьи?»

«Да, да, Тимоти, да», — вздохнула Сеси. Она напряглась. «Не вопрошай меня боле. Ступай. Дозволь мне странствовать в местах, кои мне больше по нраву».

«Спасибо, Сеси». Он выскочил в холл и помчался в свою комнату. Там торопливо прибрал постель. Он проснулся всего несколько минут назад, на закате, и как только зажглась первая звезда, поспешил к Сеси, чтоб заразить её своим волнением по поводу предстоящих торжеств. Теперь она спала так тихо, что не слышно было ни единого звука. Паук свисал на серебряной нити, обёрнутой вокруг шеи Тимоти, пока он мыл лицо. «Ты только подумай, Пак, завтрашняя ночь — канун Дня Всех Святых[1]!».

Он поднял лицо и глянул в зеркало. Его личное и единственное в доме зеркало. Мать уступила и разрешила его завести только потому, что Тимоти был болен. О, если бы не этот его недуг! Он открыл рот, изучая плохие, неправильные зубы, которыми одарила его природа. Все похожие друг на друга — ровные, белые, закруглёнными лопаточками. Радостное возбуждение несколько поутихло.

Было уже совершенно темно, и Тимоти зажёг свечу, чтобы хоть что-то видеть. Он почувствовал усталость. Последнюю неделю вся семья жила в полном согласии с заветами, вынесенными из древней страны. Спали днём, пробуждались с закатом, чтобы ночью заниматься хозяйством. Он заметил синеву у себя под глазами. «Плохи мои дела, Пак, — сказал он тихо маленькому созданию. — Я не могу даже привыкнуть спать днями, как все остальные».

Он поднял подсвечник. О если бы у него были крепкие зубы с резцами и клыками, как стальные шипы! Или сильные руки, или, хотя бы, сильный разум. Чтобы уметь посылать свою мысль куда хочешь, как это умеет Сеси. Увы, он был болен, он был паршивой овцой, выродком. Он даже — Тимоти поёжился и приблизил к себе пламя свечи — он даже боится темноты. Братья презирают его. Бион, и Леонард, и Сэм. Они смеются над ним, потому что он спит в постели. Сеси тоже спит в постели, но это другое дело — ей необходима удобная обстановка, чтобы отправлять свою мысль на вольную охоту в дальние пределы. Но Тимоти, спал ли он хоть раз в прекрасном, полированном гробу, как другие? Нет, никогда! Мать разрешила ему завести свою комнату, свою постель, своё зеркало. Ничего удивительного, что семья шарахалась от него, как от распятия. Хоть бы крылья выросли у него за плечами! Он задрал рубашку и, изогнувшись, разглядывал собственную спину. Снова вздохнул. Никакой надежды. Никакой.

Внизу царило возбуждение, оттуда доносились таинственные звуки, залы, двери и потолки были уже обтянуты чёрным крепом. Потрескивали тонкие, чёрные свечи, горящие в лестничных пролётах. Слышался голос матери, высокий и твёрдый. Голос отца эхом отзывался из сырого погреба. Старый деревенский дом жил напряжённой жизнью, и брат Бион возвращался откуда-то снаружи с двумя огромными двухгаллоновыми кувшинами.

«Я просто обязан быть на вечеринке, Пак», — сказал Тимоти. Паук медленно крутился на конце шелковистой паутинки, и Тимоти ощутил одиночество. Он будет начищать гробы, собирать поганки и пауков, помогать развешивать чёрный креп, но когда праздник окончится, он никому не будет нужен. Чем меньше попадается на глаза паршивая овца, чем меньше разговоров об уродце, тем лучше.

Внизу бегала Лаура.

«Сбор семьи! — кричала она радостно. — Сбор семьи!» — Было ощущение, что её шаги звучат во всех комнатах одновременно.

Тимоти снова прошёлся мимо комнаты Сеси, она спокойно спала. Раз в месяц она спускается вниз. А так — всё время в постели. Милая Сеси. Ему захотелось спросить её: «Где ты сейчас, Сеси? В ком ты? Что происходит? Может, ты сейчас за теми холмами? И что там делается?» Вместо этого он прошёл к комнате Эллины.

Эллина сидела за письменным столом, сортируя пучки светлых, рыжих и тёмных волос и обрезки ногтей, собранных на месте её работы в салоне красоты в Меллин Виллидж, в пятнадцати милях отсюда. Она работала там маникюршей. В углу стоял крепкий гроб красного дерева с её именем на крышке.

«Убирайся, — сказала сестра, даже не взглянув на него. — Я не могу работать, когда ты ошиваешься рядом».

«Канун Дня Всех Святых, Эллин, ты только подумай!»- сказал он, стараясь говорить приветливо.

«Хм! — Она положила несколько обрезков ногтей в маленький белый мешочек и сделала на нём пометку. — Тебе-то что с этого? Что ты об этом знаешь? Ты же в штаны наложишь от страха. Иди-ка лучше в свою постельку».

Он чувствовал, что его щёки горят.

«Мне нужно помогать по дому, а ещё гробы полировать».

«Не отвалишь — найдёшь завтра дюжину пиявок в своей постели, — пообещала Эллина равнодушно. — Пока, Тимоти».

В гневе он бросился вниз по лестнице и врезался в Лауру.

«Смотри, куда несёшься!» — процедила она сквозь зубы, гордо повела плечом и, подобрав юбку, проследовала прочь. Он подбежал к открытой двери погреба и вдохнул струю сырого, пахнущего землёй воздуха, идущую снизу.

«Времени мало осталось, — крикнул отец. — Давай, спускайся, а то они прибудут раньше, чем мы будем готовы».

Тимоти помедлил ровно столько, чтобы выслушать и уловить миллионы звуков по всему дому. Братья сновали туда-сюда, как поезда на станции, переговариваясь и споря. Если стать в каком-нибудь одном месте и постоять достаточно долго, то рано или поздно каждый из домочадцев хотя бы раз пройдёт мимо тебя, и бледные его или её руки будут чем-нибудь заняты. Леонард со своим чёрным медицинским чемоданчиком, Сэмюэль с громадной, пыльной книгой под мышкой. Бион, перетаскивающий из автомобиля бесчисленные ёмкости с напитками…

Отец отвлёкся на секунду, чтобы дать Тимоти скребки и тряпку. Он постучал по крышке огромного гроба из красного дерева. «Давай, парень, надрай его, а я займусь следующим. Пошевеливайся, а то проспишь всю свою жизнь».

Натирая поверхность гроба, Тимоти заглянул внутрь.

«А дядя Эйнар — большого роста, да, папа?»

«Угу».

«Очень большого?»

«Ты что — по размерам гроба не видишь?»

«Я только спросил. Он семи футов высотой?»

«Слишком много болтаешь, парень».

Около девяти часов Тимоти вышел во двор в октябрьскую ночь. Почти два часа под порывами ветра, то тёплыми, то холодными, бродил он по лужайкам, собирая поганки и пауков. Сердце, в предвкушении событий, снова стучало чаще. Сколько родственников прибудет? Семьдесят? Сто? Он миновал ферму. «Если бы вы только знали, что произойдёт в нашем доме», — сказал он ярко освещённым окнам. Он взобрался на холм и глядел вдаль, на городок, отходящий ко сну. На башне ратуши можно было различить белеющий циферблат огромных часов. Городок тоже ничего не знал. Тимоти принёс домой много банок с пауками и поганками.