О, блаженное тепло! - Михаил пододвинул девушку поближе к пламени, да и сам придвинулся, руки протянул. Сколько же в нем успело накопиться холода теперь он не хотел выходить сразу, но все сводил и сводил тело судорогой. А девушка лежала без всякого движенья - он испугался, склонился, стал звать ее, брал, подносил к губам ее холодною, невесомую ручку, хотел нащупать пульс, но никакого пульса не было. И тогда она вдруг открыла свои дивно прекрасные, печальные глаза, привстала на колени, хотела и дальше поднимать, но оказалась слишком слаба. Застонала мучительно, и некоторое время ничего не говорила, Михаил же не смел нарушить ее молчания. Наконец, она прошептала:

- Сколько времени уже прошло...

- Я не знаю. - смущенно выдохнул Михаил. - Тут время идет совсем по другому.

- Но ведь много? Много ведь, правда?

- Да, мне показалось, я очень-очень долго собирал этот хворост...

- Выходит, уже почти вся ночь прошла! Я то здесь, у костра отогрелась, ну а мама... Как она там?!.. Вы случайно не знаете?

- Нет-нет, я никогда не встречал вашей мамы.

- А я спрашиваю потому, что вы все должны знать.

- Если бы я все знал...

- Не "Если бы", а точно все знаете. Просто позабыли. - с неожиданным жаром проговорила тут девушка. - Вы же могучий, вы волшебник, вы святой, вы ангел. Вы все окружены светом...

- Что ты такое говоришь. - испугался Михаил, и склонился, вглядываясь в глаза, пытаясь определить, не началась ли горячка.

Девушка еще раз повторила, и тяжело, едва ли не с кровью закашлялась. И Михаил почувствовал, что она говорит правду - он действительно все знает, только вот почему-то позабыл. Он попытался вспомнить, когда прежде видел тот занесенный снегом, пронзительно стонущий овраг, но ему сделалось страшно, и он испугался этих воспоминаний - понял, что они принесут ему еще больший жар, что он не выдержит, изгорит. И неожиданно он понял, что девушка уже держит его за руку - пристально вглядывается в его лицо, спрашивает:

- Расскажите мне про себя...

Он некоторое время помолчал, пытаясь собраться с мыслями - наконец, выдохнул:

- Даже и не знаю, с чего начать, да и про что рассказывать. Моя жизнь... моя дурная, скотская жизнь... Да как будто и не было никакой жизни - только бред, будто я заболел, и долго в жару метался... Рассказывать о том, что кажется важным?.. Но сейчас все кажется таким ничтожным, грязным, подлым. Даже и не понимаю - действительно ли я где-то там жил, или же мне все это только привиделось?.. Да - словно дурной, глупый фильм просмотрел...

Он вновь на довольно долгое время замолчал: все глядел в пламень, а ветер ударял его снежными хлыстами в спину. Девушка сидела, не смея пошевелиться, опасаясь упустить хоть одно слово из его рассказа...

Ветер отчаянно завывал, стенали деревья, мрак стремительно проносился, и теперь во всем этом, слышались Михаилу еще какие-то голоса, какие-то стоны, мольбы - кажется, они звали его, и он испугался, что сейчас все это рассыплется, и он окажется у парковой аллее пьяным - теперь то его существование представлялось безмерно более жутким, нежели этот лес.

- Если вы не хотите, то можете не рассказывать... - прошептала девушка.

- Нет, нет - я расскажу. Это бред, это боль, но лучше, наверное, не держать это в себе, высказать - тогда, быть может, оставит. Я буду краток.

- Нет, лучше расскажите все в подробности.

- Это займет слишком много времени, да и не интересно все это. Собственно, и рассказывать не о чем - все такое незначимое... И зачем я так жил?! Зачем?! Зачем?!.. Ну ладно, рассказываю

* * *

Жил-был такой мальчик Миша, был он мальчиком мечтательным, воспитанным, из хорошей семьи. Потом, уже много позже, он разглядывал свои фотографии тех лет, и никак не мог себя узнать. Большие, наполненные ясным светом глаза; казалось - это будущий великий человек, или поэт или изобретатель машины времени, или архитектор, или создатель первого межгалактического корабля. Куда исчез тот ясноокий мальчик Миша, с чего все началось? Он и не мог вспомнить, с чего - кто-нибудь его подтолкнул, или он сам начал. Но где-то к концу десятого класса, он вдруг обнаружил, что и пьет и курит, что поставлен на учет в милицию за хранение наркотиков; что никакие науки его не интересует, ничего он толком не знает, а в голове какая-то каша, какая-то муть; и нет уж сил сосредоточиться и хочется только пить все больше и больше. В школе - сплошные двойки. Жалкая, с настояния родителей попытка поступить в институт - и надо же, в третий, какой-то задрапанный институтишко поступил - кажется, родители выложили кому-то в приемной комиссии. И вот Миша студент - ха! - не долго же он студентом пробыл. Раздражало его учеба, на лекциях он либо спал, либо гулял - и пил все больше и больше. Экзамены не сдал - из института вылетел, и загремел в армию. Об армии рассказывать особенно нечего - не он один служил, не он один там гнил. Да - завезли его в какую-то отдаленную часть, и подыхал он там сначала от непосильных тягот "дедами" наложенных, а потом от скуки нескончаемой. На последнем году питье сделалось его единственной радостью. Не помнил он своего возвращения, не помнил дальнейших лет. Кажется, он где-то работал; кажется, даже на каком-то заводишке, выполнял всякую подсобную работу; выполнял, конечно же автоматически, так как и предназначена такая работа для автоматов или для животных, но не для человека. Но он свыкся - однообразие дней, месяцев, лет не раздражало его - он просто пил и пил; оглушал себя, забывал. Жил незачем, просто двигался вперед по инерции, просто передвигал свое тело по поверхности планеты; бредил, ругался, иногда и дрался, и все пил, пил, пил... Так незаметно, незачем дошло до тридцати. В какой-то пьяный посиделки дружки сказали, что надо бы ему жениться, да детей заводить, а то и жизнь свою зазря проживет. И уже потом, в одиночестве, обхватив раскалывающуюся с похмелья голову, он ужасался, что вот состарится и не оставит никакого следа - и он решил жениться. Теперь он вспомнил, что поженился также, как и работу выбрал: он когда из армии вернулся стал обзванивать разные места, и на первом, где ему ответила, что мол да требуется такая неквалифицированная работа, он и остановился, и прогнил на этой работе последующие десять лет. В женитьбе он ходил по каким-то девкам, знакомым своих дружков - девкам непотребным, и не совсем уже молодых, и по большей части уродливых. Кто-нибудь из дружков подталкивал его, и он брал такую деваху под руку, уводил ее на кухню, или на балкону, и там продолжал прежний пьяный бред, но теперь обращал уже только к ним - не чувствовал никаких нежных чувств, сыпал матом, шатался, просто грубил, но все ж намекал, что она его избранница, что вот хорошо бы им встречаться дальше, а там, глядишь и свадебку сыграть. Девицы хоть и уродливые, хоть и опустившиеся отвечали ему отказом. В них все-таки говорил инстинкт самки, которой нужно сплести гнездо понадежней, поуютней, и они понимали, что с таким опустившимся человеком никакого гнездышка не получится, и предпочитали дальнейшее свое существование, быть может даже, где-то в глубине надеясь, что и за ними придет прекрасный принц. Но вот одна, более уродливая, более опустившаяся, более тупая, нежели остальные ответила "Да" - и он, как и за работу, уцепился за нее, и жил и мучаясь, и смеряясь, и ненавидя, и вновь мучаясь в течении последующих десяти лет. Он был спившимся дураком, она просто стервозной, истеричной дурой, которая считала, что жизнь ее загублена (а так на самом деле и было), и во всем винила своего ненавистного "гада Мишку". Ох сколько раз они ругались, дрались, сколько грязных слов друг в друга выплевали - это был ад, пьяный угар, метания в злобе, брань, водка, ругань, вновь водка, непонятная работа, водка, ругань, злоба, бред, хаос, водка, водка, водка, ругань, водка, водка, водка... И теперь каждый месяц Мишка устраивал особые запои, когда он нажирался до состояния совершенно скотского, и в такие дни супруга его уходила куда-то из их обшарпанной квартирки, потому что знала, что он в злобе своей и убить ее может. А он пил и блевал, и ругался, и вновь пил, до тех пор, пока у него не заканчивались деньги. Но не все деньги - перед началом каждого запоя он делал нечто, совсем с его обликом и состоянием не вяжущееся: он ходил в банк, и откладывал некоторую, заранее им высчитанную часть денег. Никому, даже и в скотском состоянии не обмолвился об этом счете, который медленно, но упорно, месяц за месяцем нарастал. Так продолжалось пять лет, и наконец, получив очередную зарплату, он решил, что пора. Собрал двоих дружков, с которыми обычно напивался, и сообщил, что решил, мол устроить такую громадную пьянку, что будут они пить и пить, не просыхая, и месяц и два - все пить и пить "...пусть сдохнем, околеем как собаки в подворотне! В блевотине захлебнемся - все равно! Надоело все! На-до-ело!!! Все!!!.." Дружки околевать не собирались, но идею большого запоя конечно поддержали. И началось то, что закончилось совсем недавно в заснеженном парке.