Идея о «желтой опасности» понадобилась Вильгельму для оправдания захватов в Китае. Была и другая конкретная цель. Не случайно, сделав несколько экземпляров картины, он первый из них послал Николаю II. Как Родс хотел занять кайзера Ближним Востоком, так кайзер царя — Дальним. Но идея о противостоянии рас и сама по себе была присуща Вильгельму не меньше, чем Родсу. Кстати, Родс не раз говорил, что в свою Родезию он никогда не пустит иммигрантов из Китая.

И все-таки этого было мало для блестящего приема, оказанного Родсу в Берлине, и уж тем более для нейтрализации Германии в надвигавшейся англо-бурской войне.

Подоплека была в заметной перемене политики Германии. Конечно, Берлин не перестал считать Южную Африку лакомым куском. В середине 1899го немецкий капитал там достиг девятисот миллионов марок. В южноафриканском горном деле были и деньги Дармштадтского банка, вкладчиком которого состоял сам кайзер

Но германское правительство все яснее понимало, что без крупного флота участие в серьезных конфликтах далеко за океаном невозможно и что вообще сохранять и тем более укреплять влияние в таких далеких краях, как Южная Африка, можно только не вступая в открытый конфликт с Англией. В 1896-м телеграмма Вильгельма Крюгеру с намеком на возможность военной поддержки буров была авантюрой.

Теперь, через три года, кайзер не хотел такой авантюры. И когда в одном из посланий российского министра С. Ю. Витте он усмотрел предложение несколько ужесточить политику по отношению к Англии, то написал: «Теперь, когда Англия мобилизована, готова, вооружена для борьбы и стала сильнее, чем когда бы то ни было, он хочет организовать антианглийскую лигу… Слишком поздно, сударь! Теперь я уже не хочу!» Написал это меньше чем за три месяца до встречи с Родсом.

И главное, к тому времени все больше вызревали планы немецкой экспансии на Ближнем Востоке. Только что, в конце 1898-го, Вильгельм посетил Стамбул и Иерусалим. В Дамаске побывал на могиле Саладина и объявил себя, как это делали многие политики до и после него, лучшим другом мусульман: «…триста миллионов мусульман во всем мире… могут быть уверены, что император всегда будет их другом».

Потому-то глаза кайзера и заблестели, когда Родс сказал ему, что будущее Германии — это Месопотамия, Евфрат и Тигр, и Багдад, город калифов. Вильгельм понимал, что ему предлагается сделка. Согласись он не мешать плану телеграфа и железной дороги Кейптаун — Каир, и англичане не станут особенно мешать его плану железной дороги Берлин — Багдад. И дадут Германии закрепиться на архипелаге Самоа в Тихом океане.

Имел ли Родс полномочия на совершение такой сделки? Верительных грамот у него не было, но немцы их и не требовали.

Роль трансваальского золота для Англии становилась все значительнее. Благодаря этому золоту уже не повторялся денежный кризис, поразивший Англию в 1890-м. Тогда, перед лицом финансовой катастрофы, Английский банк вынужден был идти на крайнюю меру — просить заем у Французского банка. Благодаря же трансваальским рудникам запас золота в Англии в первой половине девяностых годов возрос почти в два раза.

Поэтому правящие круги Англии готовы были пойти на многое, чтобы предохранить этот источник золота от любых случайностей. И свою решимость Англия не скрывала. Она давала понять другим державам: остерегайтесь наступать на любимую мозоль.

Чтобы видеть все это, кайзеру и рейхсканцлеру не нужно было от Родса каких-то официальных полномочий.

Ну, а Родс по возвращении в Лондон несколько раз встречался с премьером Солсбери и с лордом казначейства Бальфуром, человеком влиятельным в правительстве и в парламенте.

Устные договоренности Родса были через несколько месяцев закреплены официальными соглашениями. Английское правительство отдало Германии в архипелаге Самоа два острова, столь желанных кайзеру. А германские власти договорились с компаниями Сесила Родса о прокладке телеграфного кабеля и железной дороги Кейптаун — Каир через Германскую Восточную Африку.

Вопрос о Ближнем Востоке был, конечно, намного сложнее. Тут Родс больше подогревал надежды Вильгельма, чем помогал их осуществлению.

Для Родса главным результатом была, наверно, инструкция, которую дал германской печати рейхсканцлер Бюлов 20 сентября 1899 года, за три недели до англо-бурской войны. В инструкции рекомендовалось не восстанавливать Англию против Германии.

«Наша пресса должна позаботиться, чтобы в трансваальском кризисе ее тон был спокойным и деловым».

У Родса были все основания сказать на внеочередном общем собрании пайщиков «Привилегированной компании» 2 мая 1899 года: Вильгельм

«встретил меня наилучшим образом и оказал мне, через посредство своих министров, всевозможную Поддержку».

Так Родс добивался германского нейтралитета на случай войны. Бюлов писал, что Родс появился в Берлине как «буревестник перед бурей». Это был триумф Родса. Но, должно быть, последний в его жизни.

Почти полвека, с Крымской войны, Англия не вела боевых действий, в которых ей приходилось бы нести большие потери. Для двух-трех поколений британцев стало привычным, что на полях битв вдали от родины умирают лишь немногие. И мало кто думал, что изменит это схватка с какими-то бурами.

С объявлением войны, 11 октября 1899 года, Лондонская биржа устроила шумную манифестацию. Начали с того, что громогласно объявили несостоятельным должником президента Крюгера и повесили над входной дверью его чучело. Потом затянули национальный гимн и ура-патриотическую «Вот солдаты королевы». Затем решили, что одна из фирм ведет себя недостаточно патриотично, и, когда появился ее представитель, его со свистом и улюлюканьем окружили и принялись бить. Ну, а дальше уже — всеобщая потасовка.

Джон Голсуорси был современником этих событий и передает их дух удивительно верно — с того самого момента, как навстречу Сомсу Форсайту на Трафальгар-сквер несется орава газетчиков.

— Экстренный выпуск! Ультиматум Крюгера! Война объявлена!

И начинаются пересуды на «семейной бирже» Форсайтов.

— Но каково, эта ужасная неблагодарность буров. После всего, что для них сделано, посадить д-ра Джемсона в тюрьму — миссис Мак-Эндер говорила, он такой симпатичный. А сэра Альфреда Милнера послали для переговоров с ними — ну, это же умница. И что им только нужно, понять нельзя!

— Мы сейчас только что говорили, что за ужас с этими бурами. И какой наглый старикашка этот Крюгер!

Одна только Джун возражает;

— Наглый? А я считаю, что он совершенно прав. С какой стати мы вмешиваемся в их дела? Если он выставит всех этих ойтландеров, так им и надо! Они только наживаются там.

Но Джун сразу же получает отпор:

— Как? Вы, значит, бурофилка?

Джеймс, самый старый из Форсайтов, такой вроде бы осторожный в делах, тут радуется, что английское правительство не уклонилось от войны.

— Я боялся, что они отступят, увильнут, как тогда Гладстон. На этот раз мы разделаемся с ними.

Соме, сидя в ресторане, слышит, что какие-то люди, по виду литераторы или артисты, сочувствуют бурам и ругают английское правительство. И он, при всей своей сдержанности, бросает;

— Подозрительная у вас там публика.

У Форсайтов боевое настроение.

— Вперед, Форсайты! Бей, коли, стреляй!

В Оксфорде два молодых отпрыска этого респектабельного семейства устроили драку из-за того, что один другого обозвал бурофилом: ему показалось, что тот недостаточно бурно приветствовал тост «К черту буров!».

Затем оба, подзадориваемые друг другом и всеобщим пылом, записались добровольцами. В своих мечтах они мчались по просторам Трансвааля, палили без промаха, а буры рассыпались во все стороны, как кролики. Но… Один из них не дожил даже до первого боя, умер от дизентерии.

А что скажет о бурах дворецкий Форсайтов?

— Ну, что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов, но я слышал, что они отличные стрелки. А у меня сын… Я думаю, что его теперь пошлют туда.