И, как знать, может быть, наивная слушательница была не так неправа. Кони был бы, несомненно, очень большим актером и жизнь его потекла бы тогда по другим рельсам легче и свободнее...
Кони не был ни присяжным филологом, ни беллетристом, ни поэтом... Откуда же он почерпал свой богатейший словарь? А эта многогранная игра диалога, в которой всегда чувствовалось: "с подлинным верно...". Все это у него было из бездонных глубин одного родника - из России... Он знал ее от курной избы до царских дворцов, от "калик перехожих" до Андрея Белого и Максимилиана Волошина.
"Самое сложное в искусстве - да и в жизни - простота, - говаривал Анатолий Федорович, - но хороша только та простота, которая дорого стоит. Посмотрите на "мужичков" Тургенева. Иван Сергеевич завещал нам Лукерью в "Живых мощах" - этот кристалл народной красоты, но и отлично знал, что "голоплецкий Еремей" надует либералов".
Провозглашенная "священной" мировая бойня повергла Анатолия Федоровича в полное уныние. Уже в сентябре 1914 года он пишет мне: как ужасно зрелище народа, переходящего "von Humanitat durch Nationalitat zur Bestialitat". Его пугал "рефлекс на эти гадости у нас". Он уже видел этот рефлекс "в грубых и зловещих лубочных картинках и начинающейся травле недостаточных патриотов..."
Как Анатолий Федорович отнесся к революции? Он принял ее, как закономерное следствие затянувшейся войны, вскрывшей истлевшие устои, на которых держался импозантный фасад бывшей Российской империи.
Кони не был революционером. Он был философ-гуманист. Человеческую личность он считал величайшей ценностью [...] Среди ужасов гражданской войны, под обвалом векового строя, в разгар голода, в хаосе братоубийственной ненависти - этот бывший сенатор, а теперь больной старик, со сломанной ногой, на двух костыльках, появился перед только что вышедшей на свет аудиторией, настороженной и недоверчивой. Чему же он стал ее учить? Он стал ей рассказывать о том, что такое "этика общежития"... Его приняли вначале с осторожностью, отдаленно, а затем все ближе и дружелюбнее. Талисман, пленявший былую молодежь, пленил ему и новую. Этот талисман - неистребимая вера в жизнь, какие бы она ни принимала формы. В 1921 году, в день его рождения, к нему пришла делегация от его новых слушателей и принесла ему... белый хлеб. "Никогда, - писал он мне, никакие цветы так меня не трогали и не радовали". И все эти годы, вплоть до последней болезни, он работает, приводит в порядок свои мемуары, пишет о Чехове, читает лекции на всевозможные темы. Ведь, начиная с 1918 года и до своей болезни, Анатолий Федорович, оказывается, прочитал тысячу лекций! Он не может расстаться с аудиторией, только она держит его на волнах грозного моря...
[...] Мне невольно вспомнился рассказ самого Анатолия Федоровича о его матери. Это было накануне ее смерти. Ей было 82 года, и она жаловалась, что сердце ее "не слушается". Анатолий Федорович, чтобы ее подбодрить, сказал:
"Это тебе кажется, мама. У тебя совсем молодые глаза". - "Ах, мой друг, - возразила мать, - моим глазам всегда будет шестнадцать лет!"
Очевидно, мать передала свои глаза сыну.
О последних минутах Анатолия Федоровича мне пишет находившаяся при нем безотлучно Е. В. Пономарева:
"Анатолий Федорович, казавшийся уже в забытьи, вдруг воскликнул, как бы обращаясь к аудитории: "Воспитание...
воспитание... это главное. Нужно перевоспитать... Человек вылощенный не то же самое, что человек воспитанный...
Воспитание глубоко... Глубоко... Глубоко..."
Таковы были предсмертные слова этого учителя нравственного общежития, оставившего грядущим поколениям завет смиренного тюремного доктора и великого человеколюбца Гааза: "Торопитесь делать добро!.." [...]
Р. М. Хин-Гольдовская
Впервые опубликовано в сборнике "Памяти А. Ф. Кони" (М; Л., 1929). Печатается с сокращениями.
Рашель Мироновна Хин-Гольдовская (18S3 - 1928) - писательница.
С. 454. Стороженко Н. И. (1836 - 1906) - историк литературы, председатель Общества любителей российской словесности.
С. 456. Стессель А. М. - генерал, опозоривший свое имя необоснованной сдачей Порт-Артура в русско-японскую войну.