— Товарищ премьер-министр, прошу вас, не надо так волноваться. Разговоры были пустые, ни о чём…

— Да вы посмотрите на него! Пустая у тебя башка, если они сразу после твоей телевизионной хероты кучковаться начали, значит, предварительная договорённость была. Срочно плёнки ко мне. А что это у нас КГБ молчит? Не, мужики, если вы мне в карман насрёте, я в долгу не останусь. Уж чего-чего, а дури у меня на всех хватит. Так что у вас?

— Считаю, что особенно опасаться нечего, хотя обстановка довольно сложная, здесь я с вами, Остап Степанович, полностью согласен. До сегодняшнего утра наше ведомство к этой операции подключено не было. Я всё узнал из телевизора. Ко мне были звонки, конечно, но они носили характер вопросов. Народ интересовался, что происходит, и спрашивал, как себя вести. В утренних сводках мне сообщили об интенсивном радиообмене некоторых посольств и звонках заместителя Плавского Евлампова десятку бывших своих сослуживцев, которые сегодня находятся на командных должностях различного уровня.

— Всё! Вы меня угробите! — Премьер со стоном повалился в мягкое вращающееся кресло. — Ну, неужели нельзя было по-человечески объяснить, что вы там в Барвихе задумали? — вопрос относился к скромно сидящему и что-то записывающему руководителю Кремлёвской администрации, получившему от Плавского меткое прозвище «Ржавый Голик». — Гол Владленович, я к вам обращаюсь! Что вы там всё пишете? Не марайте бумагу, вам и так кассету нашего разговора фэсэошники передадут.

— Остап Степанович, — обводя всех откровенно наглым взглядом, как бы нехотя отозвался чиновник, — я точно такой же исполнитель, как и вы. И знаю, поверьте, не больше вашего. Указ пока ещё не готов, да и неизвестно, будет ли он вообще.

Немая сцена вышла не хуже, чем у Гоголя. Перед каждым из сановников, обличённых почти неограниченной властью, позволяющей им в считанные минуты всколыхнуть по-прежнему огромную страну, как немое напоминание их истинной цены и полного ничтожества, светились злорадством глаза кремлёвского управителя.

Первым вышел из оцепенения главный милиционер.

— Гол Владленович, вы что творите? По-вашему получается, что это мне самому пришла в голову мысль переться на телевидение, обвинить Секретаря национальной стабильности в подготовке военного переворота и поставить, как сейчас выходит, страну перед угрозой гражданской войны? Нет, мы так не договаривались! Я сейчас еду к себе, собираю журна…

— Прекратите истерику, генерал, — медленно вставая, жёстко произнёс «Ржавый Голик». — У каждой истории есть одно начало, но концы могут быть весьма разные. Не будем паниковать, господа. Президент примет самое мудрое и единственно правильное решение. Безусловно, наш премьер прав, мы обязаны это решение выполнить. Вчера вечером вы всё говорили правильно, Евгений Захарович, так давайте не будем паниковать. Установите за Плавским самое тщательное наблюдение, анализируйте все его телефонные разговоры, проведите профилактическую работу с наиболее вероятными сторонниками, главное, не допустите контактов с бывшим Охранником. — На минуту он замер, как бы испугавшись последних слов. — Это, пожалуй, самое главное, и выкиньте из головы этот бред про гражданскую войну.

Приглушённо затарахтел телефон. Остап Степанович поспешно схватил трубку в надежде, что безотлагательные государственные дела призовут его куда-нибудь подальше от этих опасных и неблагодарных игр.

— Что?! Когда?! Он один?! Да вы все охренели сегодня! — бросив со злостью трубку, Премьер растерянно развёл руками. — Плавский поднимается к нам, с ним вооружённые охранники.

— Сейчас возьмёт нас всех и арестует, как заговорщиков… — спокойно произнёс директор ФСБ Кузнечиков.

— Язык у вас без костей, — перебил его главный администратор. — Остап Степанович, как нам с Болотовым отсюда выйти, чтобы не встретиться с Иваном Павловичем?

— Вы заварили и вам выйти! Хороши, ничего не скажешь! Вон в ту дверь драпайте. Игнатий, — премьер обратился к запыхавшемуся человеку, только что вбежавшему в комнату и пытавшемуся что-то доложить. — Да знаем мы, знаем, проводи вот лучше гостей к служебному лифту.

Ещё не успела за поспешно ретировавшимися затвориться дверь, как хозяин кабинета принялся инструктировать оставшихся.

— Мы ни хрена не знаем, сами только сегодня услышали, я вообще вечером телевизор не смотрел. Короче, мы не при делах. Это Старая площадь всё затеяла, пусть туда и едет разбираться. Это политика, а мы — правительство, наше дело − хозяйство…

Большая двустворчатая дверь больно стукнулась створками о прикреплённые к полу фиксаторы. Мрачный, зыркающий из-под насупленных бровей Плавский твёрдым шагом вошёл в кабинет.

— Ну что попрятались, как тараканы?

— Иван Павлович, что за тон?! — рявкнул для острастки премьер. — Вы не забывайтесь!

— В вашем курятнике забудешься, как же! Чуть прощёлкал — и уже обосрали по самую маковку. Остап Степанович, не рыкайте, меня тоже Бог голосом не обидел. Где этот недоносок болотный? Я ему сейчас в одно место засуну папку с его предложениями по этому грёбаному легиону. Ну негодяй! Где он?

— Кто?

— Кто-кто? Не надо делать такие глаза, товарищ Председатель правительства, где ваш внутренний министр? Где этот Гапон?

— Иван Павлович, — видя решительность Плавского, намеренно спокойно произнёс Чистолицев, протягивая для приветствия руку, — я вас не понимаю. Объясните, что произошло? — и, обернувшись к присутствующим, привычно бросил: — На сегодня всё, все свободны.

— Остап Степанович, я попрошу вас оставить Кузнечикова.

— Хорошо, Иван Павлович. Владимир Николаевич, задержитесь, пожалуйста.

— Я прошу вас как премьер-министра объяснить мне, что означает вчерашнее выступление министра внутренних дел по телевизору? И сразу хочу предупредить, просто так меня сковырнуть не удастся. За мной люди стоят…

— Иван Павлович, я вас очень хорошо понимаю, и поэтому давайте успокоимся, — суетливо закудахтал Чистолицев. — Присаживайтесь, пожалуйста. Вы что будете чай? Кофе?

— Кофэ, — буркнул Плавский.

— Я сам вчера телевизор не смотрел. Утром провёл маленькое совещание. Болотов тоже был, но перед вами ушёл вместе с Чайбесом. Вкратце мне, конечно, пересказали вчерашнее. Вы только правильно меня поймите, я вынужден буду провести разбирательство с милицейским начальником. Я ему прямо так и сказал, чтобы предоставил в моё распоряжение всю доказательную базу и не позднее сегодняшнего обеда. А то, ишь ты, много себе позволяют! А вообще вам лучше бы позвонить президенту, вы его кадр.

— Звонил. Прикреплённый уже третий час талдычит одно и то же: «При первой же возможности соединю». Куда там соединят, может, он уже дуба дал. Вот уберут меня и объявят народу.

— Да, бог с вами, Иван Павлович, — истово закрестился премьер.

Плавский, обжигаясь, пил кофе, рассеяно слушал косноязычную речь начальника правительства, и до него постепенно начинал доходить смысл происходящего. Его, Ивана Павловича Плавского, боевого генерала, банально кинули, развели, как мальчишку, использовали и вышвырнули, словно не пришедшегося ко двору. Звуки, наполняющие комнату, куда-то исчезли. Беззвучной рыбой шамкал, сверкая металлокерамикой, смешной, заплывший жиром человек, номинально числившийся на высоком посту второго лица государства и в совершенстве постигший сложную науку имитатора кипучей государственной деятельности.

В голове у генерала, цепляясь одна за другую, как самописцы, плясали мысли. К кому, а главное, зачем, он пришёл сюда? Что хотел услышать? Эти пустые и лживые слова? Увидеть потупленные взоры с искорками злорадства?

Внутри кипела злость. Ему вдруг всё опостылело. К чёрту всех! Может, правы были соратники, сегодня ночью убеждавшие его никому не верить, а обратиться к народу, поднять верные войска и закончить весь этот бардак в считанные дни. Но это война! Войну Плавский знал и не любил, тем более, войну в России, здесь испокон веков на одного виноватого приходилось по десятку невинно загубленных. Нестерпимо захотелось бросить всё это, послать всех куда подальше, взять удочки и уехать на болото, в Коломну, ловить карасей.