— Здравствуйте, я ваш сопровождающий, — тронув Малюту за плечо, произнес полноватый, средних лет мужчина с сильным азиатским акцентом. — Через несколько минут вы удостоитесь большой чести общаться с одним из величайших людей мира. Я буду идти немного впереди вас, подойду к президенту, поцелую ему руку, передам ваше резюме, назову ваше имя, отчество и фамилию.

— Извините, а мне тоже надо будет целовать президенту руку? — растеряно спросил Малюта.

— Ни в коем случае! Этот древний восточный ритуал существует только для избранных, для людей, приближенных властелину. Ведь только своя собака лижет руку хозяина. — Малюту поразило, с какой гордостью и достоинством были произнесены эти слова. Без сомнения этот стареющий человек искренне верил в то, что говорил, и гордился этим. «Господи, неужели и мы доживем до такого?» — Скураша потянуло перекреститься.

— Все, заходим!

Малюта не ошибся, это действительно был самый настоящий тронный зал. Большая продолговатая комната с высоченными потолками, слева длинный стол для совещаний, напротив входа на довольно-таки высоком помосте стоял резной стол, за которым на золоченом кресле сидел отец всех туркмен. По мере того, как они подходили к этому столу, Малюте начало казаться, что человек, сидящий за ним, становится все больше, а он сам превращается в некоего лилипута. Когда до помоста осталось шага три, сопровождающий, не поворачивая головы, шепотом произнес: — Вам стоять! — а сам проворно поднялся по двум ступенькам, произвел упомянутый ранее ритуал, то бишь, припал на одно колено, смиренно поцеловал высочайшую руку и громко произнес:

— Скураш Малюта Максимович, прибыл служить Вам и великой Туркмении.

Туркмен-баши излучал свет, который словно лился из его лба и сверкал в многочисленных гранях алмазных перстней, унизываюших его пальцы.

— Кланяйтесь, кланяйтесь, — прошипел стоящий сзади поводырь.

Малюта глубоко поклонился и, припомнив инструктаж, уставился прямо в лицо Туркмен-баши.

— Славное имя Малюта, — глядя поверх его головы, произнес хозяин страны, затем, не глядя на визитера, обратился к кому-то невидимому, — а этот Малюта хороший человек?

— Хороший, Туркмен-баши, хороший! — прозвучал откуда-то сверху мелодичный голос.

«Господи! Чертовщина какая-то, будто ему сам Аллах отвечает», — пронеслось в голове у Скураша.

— Ты слышал, что о тебе говорят? — по-прежнему не глядя на него, произнес автор великой Рухнамы. — Раз хороший, иди и работай. Только помни, что для плохих людей у нас в Кара-Кумах песка еще много осталось.

Малюта стоял, как парализованный.

— Кланяйтесь и отходите, отходите, — прошипели сзади.

Так пятясь и кланяясь, как китайские болванчики, они покинули зал.

Помня инструкции Геворка, Малюта поблагодарил всех за оказанное содействие, пообещал не забывать до гробовой доски их доброту и заботу, благодаря которым он сподобился видеть величайшего из земных жителей. Ему вторили теми же дифирамбами. Оказывается, он понравился президенту, и у него есть все шансы сделать неплохую карьеру в этой стране вечно счастливых людей.

Только за кованой решеткой к Малюте постепенно начало возвращаться чувство реальности. Небо, солнце, куда-то спешащие люди, тщательно обходящие стороной площадь с нелюдимым красавцем-дворцом, в котором обитали некие темные силы, поработившие эту страну и превратившие людей в покорных и безропотных пешек.

На соседней улице его ждал Амирян.

— Ну, как, дружище, впечатление от встречи с нашими гоблинами?

— Поехали, Геворк, к магазину, возьмем водки, уедем куда-нибудь в горы и нажремся. Это просто какой-то финиш! Руки целуют! Ты представляешь, у меня такое ощущение, что я только что вернулся из логова этих, как ты их там сейчас назвал? Гоблинов что ли? Представляешь, я даже был удостоен величайшей чести лицезреть их главаря! Ты знаешь, что он мне сказал?

— Что-то ты, дружище, больно нервным сделался после высокой встречи. Это, брат, близость пустыни, наверное, сказывается. И давай договоримся, — понизив голос и чуть ли не силком заталкивая друга в машину, произнес Геворк, — кричать на улицах у нас не принято, это может быть расценено как нарушение общественного порядка. Садись и поехали, работать надо, а не водку пить. Не все так плохо, как тебе кажется, уже велено перевести тебя в одну из президентских гостиниц, говорят, глянулся ты ему. Этого только не хватало на мою бедную армянскую голову.

Малюта молчал, тупо глядя в лобовое стекло. Ему было стыдно за свою минутную слабость. Ну подумаешь, что собственно произошло? Тебе с ними детей что ли крестить? Отработаешь свою тему, бабки получишь и в Москву, а урюки пусть сами разбираются, кто и как ими управляет. Тоже мне, борец за демократию Азии выискался!

— Так говоришь, гоблины тебе наши не понравились? — прервал его мысли Амирян. — Только я тебе вот что, дружище, скажу — наши от других, в том числе и ваших, мало чем отличаются. Мне последнее время вообще кажется, что идет активная трансформация всей нашей цивилизации, а мы, как слепцы, этого не видим. Может, ты и прав, действительно грядет всемирная кастрация христианских ценностей и созданной на их базе культуры. К чему это приведет, неизвестно, и какая сила вылезет из-под обломков старой атлантической Европы, никто знать не может, да, похоже, особенно и не стремится узнать, а хватятся да, боюсь, поздно будет. Однако надо полагать, что это будет сила, глубоко нам чуждая и враждебная. К сожалению, об этом мало кто догадывается…

— Да, один призрак уже когда-то рыскал по Европе, а какой его сменит, одному гоблину известно, — перебил Малюта, — а то, что мир наш в надломе, особенно отчетливо видно на примере творческих личностей. Ты посмотри кругом — и в литературе, и в живописи, и в кино, и даже на нашем помойном телевидении, если что-то и выплывает талантливое, то обязательно или чернуха сплошная, или такой авангардный излом, что жить не хочется. Мир действительно ускоренно сползает с реалистических критериев, а деформированное искусство неизбежно порождает деформированное сознание. Сегодня, практически в каждом офисе, да что офис, в миллионах квартир на стенах висит такое убожество, что вслед за глазами мозги разбегаются. А люди же это видят каждый день, они под это едят, спят, трахаются, помирают.

— Узнаю старого спорщика и опытного схоласта, — засмеялся Амирян. — Я помню, как ты еще в училище всему взводу головы морочил, доказывая сначала первичность духа, а потом первичность материи. Я бы, конечно, и сегодня с превеликим удовольствием взялся поспорить о нелюбимых тобою неореализмах, да голова совсем другим занята. Гоблины гоблинами, а работать все-таки начинать надо. Задание сегодня уже получено, и условия выполнения объявлены. Великий хозяин решил, что о нем мало говорят в мире, так ведь и совсем забыть могут. Вот тебе и предлагается придумать повод для приличного международного скандала, в рамках закона и приличий, конечно. Выполняешь работу, получаешь двадцать тысяч американских тэнге и «драг нах хаус»! Так что, видишь — не задание, а сущий пустяк.

— Ты это серьезно, что ли? — поразился Малюта.

— Куда уж серьезнее. А мне, между прочим, условия для мыслительного процесса тебе велено создать. Сейчас едем за город, в новые отели, это что-то вроде роскошных вилл для очень высоких гостей. Но смотри, в обслуге там простых людей нет, а все помещения настолько хорошо обустроены, что в них все видно и слышно, даже в сортирах и банях.

— Да, Геворк-джан, удружил так удружил, — засмеялся Малюта.

— Ну уж чем богаты. Ты же, надеюсь, не забыл боевой клич крылатой пехоты? — подмигнул Геворк и шутливо толкнул его в плечо.

— Еще бы! «Нет задач невыполнимых!»

— Ну вот и будем выполнять, только на часок заедем ко мне в офис. Хоть посмотришь, как я устроился, заодно без соглядатаев пообедаем и мал-мала выпьем.

Амирян уже давно серьезно занимался конструированием устойчивых финансово-экономических систем и был признанным авторитетом в этой области. Когда-то очень давно, когда само слово «бизнес» было одним из самых страшных ругательств, Малюта мог часами слушать рассуждения друга на далекие и не совсем понятные ему темы. Однако в устах этого огромного армянина неудобопроизносимые экономические формулы обретали черты какой-то необычно сложной и завораживающей поэзии, в которой все волшебным образом, как в трактатах алхимиков, превращалось в деньги.