Мы считаем нелишним повторить, что осторожность собаки значительно развивается, если ее от нее требуют.

Во время этих первых охот мы неумолимы, когда дичь снимается без стойки. Мы не стреляем, отводим Фрама на то место, где он был, когда причуял дичь, и наказываем его приказанием «лечь» и всем, что при этом полагается. Постараемся внушать собаке ту мысль, что мы будем удовлетворены только если будем стрелять, а что стрелять мы иначе не можем, как из-под ее стойки.

Мало-помалу мы увеличиваем продолжительность работы собаки, но в первый сезон мы за максимум принимаем четыре часа. Уставшая собака работает хуже, и усталость — плохой помощник при дрессировке.

В первый год мы не будем вне дома заставлять наших собак подавать — это непременное условие; на второй год мы можем приказать подать несколько птиц собакам спокойным и послушным; и только на третий сезон наши собаки будут подавать нам дичь, которую мы им укажем, но тогда мы не удовлетворимся тем, чтобы увидеть, как по приказанию «подай» наш ком-паньон бросится к дичи и принесет ее нам в руки; позаботимся о том, чтобы внушить ему вежливость по отношению к битой дичи, а она является только как результат некоторой опаски.

Поднимаем птицу, битую мертво, кладем ее перед лежащей собакой и произносим слово «подай»; та охотно берет ее и приносит нам в обмен на подачку, в которой мы ей и не отказываем. Снова кладут птицу на место, где она упала, и снова говорим «подай». Никогда не случалось, чтобы собака заставила себя просить, если мы ей давали дома уроки подачи остывшей дичи. Скорее может проявиться излишняя стремительность, с которою собака бросится схватить убитую жертву, но свисток, приказывающий Фраму лечь, успокоит его нервы и заставит подать правильно. Будем же рассудительны и примем в соображение, что, если английский спортсмен пользуется услугами ретривера, то он делает это не для того, чтобы получить удовольствие от крупного расхода на покупку лишней собаки, а лишь для облегчения дрессировки своих пойнтеров и сеттеров.

Один из наших друзей купил в прошлом году великолепного немецкого брака у лучшего дрессировщика с той стороны Рейна.

Мы никогда не видели континентальных собак, обладающих в такой степени достоинствами, привитыми столь обдуманной дрессировкой.

Только подача у этой собаки была несколько робкая, и она заставляла просить себя подняться после выстрела и взять битую птицу. Но мало-помалу это колебание исчезло, и, так как наш друг, великолепный стрелок, заставлял подавать всех птиц без разбору, Больдо вскоре соединил в своем уме мысль о выстреле с мыслью о подаче, и теперь при каждом выстреле, едва исполнив приказание «лечь», он без посыла бросается на то, что падает, и даже на то, что не падает. Собака «подает в излишестве».

Мы требуем, чтобы собака легла немедленно, и даже, если это необходимо, лежала продолжительное время, мы всегда успеем послать собаку за сбитой птицей, приказав ей «подай».

В поле, в кустарнике, в лесу и даже в болоте раненая дичь, если ее не преследуют, уходит не так далеко, как если за ней гонятся, и собака, которая ищет не торопясь, найдет ее легче, чем безрассудно бросающаяся и больше полагающаяся на свои глаза и ноги, чем на чутье.

Со второго года охоты Фрам, если у него было много практики, будет отлично уметь различать следы раненой и не раненой дичи; эманации различны. Тогда можно ему дать в нашем саду урок, рекомендуемый при дрессировке ретривера: мертвым кроликом мы делаем потаск, по которому и посылаем собаку; та идет и приносит нам дичь; мы будем более и более увеличивать длину потаска и скоро достигнем поразительных результатов.

У нас есть пойнтер, работающий исключительно верхом, но когда мы посылаем его за подранком, он идет, уткнув нос в землю, и чаще всего приносит его.

С известной стороны, мы находим очень правильними и следующие слова: «Подача — это наш друг, но друг, который из-за пустяков становится врагом».

Подача так увлекательна для молодых собак, что часто происходит следующее: щенок на стойке, мы стреляем в воздух, щенок тотчас бросается, думая подать дичь, по которой он стоял и по которой, по его мнению, мы должны были стрелять, — это отвратительно, но мы знаем наказание за такую ошибку, которую мы должны если и не вызвать, то которой мы должны дать возможность обнаружиться, стреляя в то время, когда Фрам на стойке, и требуя, чтобы он при этом ложился.

В продолжение всего этого периода мы довольствовались работой по очень смирной дичи, чаще всего легко нас подпускавшей. Теперь, когда естественные убежища дичи исчезли, посмотрим, как надо действовать в поле, когда куропатки уже отлично летают и зайцы нас не ждут.

Мы обращаемся главным образом к охотникам, в угодьях которых — лишь голые поля, где ни один ров, ни один кустик не дают приюта дичи, ставшей очень строгой, благодаря стрельбе, начавшейся со дня открытия охоты.

Без облавы можно охотиться только двумя способами: или держать собаку у ноги и пользоваться ею как ретривером, посылая за подраненным зайцем, — единственной отрадой дня охоты, или пускать собаку как следует, в поиск и обходить с ней угодья так, чтобы дать ей возможность найти среди — многих пройденных гектаров замечтавшегося зайца или рассеянный и уставший от нескольких рядовых перелетов выводок. Этот второй способ, наименее практикуемый, наиболее продуктивен и достоин настоящего любителя. Он подробно описан в первой главе.

Мы познакомились с тех пор с достаточным числом наших помощников на охоте, чтобы иметь возможность судить, насколько они способны успешно работать продолжительное время.

Если, несмотря на всю предусмотрительность в выборе щенка, наша собака оказалась лишь заурядных качеств, вполне достаточных в зарослях или в лесу, но неспособной сделать мертвую стойку против ветра в шестидесяти метрах по притаившемуся на земле выводку, мы не будем делать ее поиск более широким и, если у нас нет другого угодья, чтобы использовать этого ученика после пятнадцатого октября, уступим его любителю, более чем мы избалованному подачею дичи. При той дрессированности, какою обладает Фрам, его достоинства уже и так почтенны, и многие охотники никогда не узнают лучшего.

Так как Фрам унаследовал чутье и ноги от своих предков, поведем его в поле и, послав его в поиск, будем подвигаться вперед против ветра.

Мы стараемся все время идти перпендикулярно направлению полос так, что наша собака, работая перед нами челноком по длине их, работает в наиболее легких условиях; она проходит более удобно по пахоте и не должна все время перескакивать через межи, ограничивающие полосы; эти межи и мелкие кустарники должны быть возможно лучше обысканы.

Мы с успехом будем допускать широкий поиск и пользоваться моментом, когда собака наиболее от нас удалится, чтобы заставить ее лечь по свистку или по выстрелу совершенно так же, как если бы щенок был в сорока шагах от нас. Это укладывание на расстоянии — единственное средство ограничить ширину челнока, когда мы решили распространить поиск собаки направо и налево за естественные границы поля.

Мы знаем, что нужно делать всякий раз, как дичь подымается, не будучи отмечена стойкой; не будем же упускать этого из виду, и позднее благие результаты себя покажут.

Нам небезызвестно, что для удачного выстрела следует брать много вперед, но это уже касается нашего обучения, а не обучения щенка.

Когда у щенка твердо поставлен широкий и правильный поиск, настал момент уложить его в какой-нибудь точке, а самим уйти на двести или триста метров от него и заставить его искать против ветра, возвращаясь к нам. Этот маневр — последнее слово охотничьего искусства, и птица, убитая при таких условиях, доставит больше удовольствия, чем гекатомба в курятнике. Позднее мы пошлем его, как Квин, самого захватить ветер.

На старых английских гравюрах, представляющих охоты в лесу, мы видим всех спортсменов, стреляющих козлов, зайцев или бекасов, перед маленькими спаниэлями, галопирующими вокруг них.