– Убей медведя, Ханна! Рази насмерть за мою Катерину! – звонко, со слезами в голосе, закричала безвестная женщина в толпе.

– Стреляли уже… – угрюмо ответил ей кто-то. – У него шкура словно железная.

Болт, сорвавшись с тетивы, полетел в цель. Быть может, слава лесника не была пустым звуком, или вмешался случай – покровитель сирот, или и впрямь над толпой людей, полем, лугом и ручьем пролетело в этот миг дуновение божественного чуда, но стрела легко поразила медведя.

Она вонзилась прямо в налитый кровью глаз.

Все свершилось быстро и с простотой обыденности. Зверь взревел и завалился – сначала набок, а потом ничком, уткнул треугольную морду в траву и затих…

И молчала толпа. А потом ахнула, взорвалась криками – и безумие ликования охватило людей.

– Слава чистой деве Поэтера!

Девушка вперевалку подошла к настоятелю, вытирая пыльную щеку. Хайни Ладер искоса посмотрел на ее силуэт – она больше не казалась грузной, гордо неся статное тело крестьянки.

– Чудо свершилось! – торжественно и сурово провозгласил монах. – Склонимся же перед волей Господа нашего!

– Суд Божий! Это был Суд Божий! – завопили в толпе.

Спешившийся седой рыцарь почтительно поклонился девушке.

– Моя имя – Бриан д’Артен. Я прибыл издалека, госпожа, скакал без отдыха, под звездами, солнцем и луной, торопясь в Эберталь. Крепость Феррара, что на южной границе Церена, уже год как удерживает осаду варваров, врагов Господа нашего. Люди мои, голодая, держатся едино лишь молитвой и отвагой сердец. Святой отшельник Франциск Проницательный Богом Единым и тремя Его святыми уверил меня, что спасти город может только дева, высокая душой и равно славная в чистоте своей и отваге. Я поклялся не покрывать головы, ни вкушать ничего, кроме родниковой воды и простого хлеба, покуда не найду ее и не доставлю в Феррару. Прекрасная дама, звезда Поэтера, могу ли я надеяться…

Крестьянка степенно кивнула.

Хайни Ладер повернулся и пошел прочь, не дожидаясь развязки. Угрюмый Лакомка потащился следом.

– Ну вот, и так всегда. Мы трудимся в поте лица своего, а куш получают другие.

– Мы же сами виноваты, Рихард, ведь мы корысти и трусости ради отправили ее на смерть.

– А как же теперь питейный рог святого Николая?

– Почему-то мне кажется, что никак. Теперь, когда чудо налицо, про него никто и не вспомнит. Да и кто нас заставляет возвращаться в Поэтер? В конце концов, такой кус серебра наверняка стоит двадцати марок…

Они свернули на дорогу, убегающую прочь от города.

К концу дня, едва бархатные сумерки коснулись раскаленной летним солнцем земли, и стрелы предзакатных лучей упали на дорогу, беглецов обогнал отряд, который несся во весь опор. Броня рыцарей сияла, как огонь, вились яркие флажки на копьях, земля содрогалась под копытами рослых коней.

Наемники поспешно убрались на обочину. Во главе кавалькады скакал прямой, как стрела, седой рыцарь, а рядом с ним – крепкая рослая девушка в стальных латах. Ее голова тоже оставалась непокрытой, копна светлых волос, небрежно скрепленных серебряной диадемой, рассыпалась по спине.

– Ханна Поэтерская… – задумчиво и печально вздохнул Рихард.

Отряд уже удалялся, дорожные камешки градом сыпались из-под кованых копыт. Женщина так и не обернулась. Лучи заходящего солнца упали на конские гривы, зажгли яростным сиянием оружие и латы воинов, шевелюру всадницы и пряжки на сбруе лошадей.

Хайни моргнул. В какой-то миг ему показалось, что светлые волосы женщины охватило пламя…

Хайни Ладер вздохнул и почесал висок.

– Куда теперь? – спросил он приятеля.

– А я в кабаке вербовщика видел… – задумчиво протянул Рихард Лакомка. – Может, в армию вернемся? Поспешим на помощь осажденной крепости…

– Такого коня, как у д’Артена, честного меча и доспеха хорошего тебе все равно не дадут. Будешь с пикой на плече грязь пехтурой месить, да она и смотреть-то на тебя не захочет.

– Ну, нам не обязательно в Феррару… Мало ли на свете осажденных крепостей.

– Ты это всерьез?

– А то! Говорят, в Толоссе бунт, государь собирает наемников. В конце концов, почему бы и нам не попробовать сделать карьеру?

Они поправили котомки на плечах и зашагали обратно к Поэтеру.

Адальберт Хронист. Проселочная дорога, северные провинции Империи.

Дорога уходила на север. Я выехал на пригорок и придержал Бенедикта, мною управляла неясная тревога – она настойчиво заставляла покинуть дорогу, в таких случаях лопатками чувствуешь приближение опасности. Местность вокруг изменилась, густой, темный еловый бор начинался сразу за холмами. Острые верхушки деревьев нацелились в сереющее небо словно зубья гигантского гребня.

Чуть повыше зубчатой кромки леса торчали шпили незнакомого замка. Я с обочины и без дороги проехал по лугу в сторону опушки. Лес начался внезапно, трава под копытами мула сменилась толстой подушкой сухих еловых игл. Мой беспричинный страх не исчез, он словно бы притаился, лишь слегка напоминая о себе тревогой, усталостью и неясным предчувствием беды. Место и впрямь было недоброе; высокие угрюмые стволы, темная, почти черная хвоя. Причудливые коряги покрывал налет ярко-зеленого мха. Лес угрюмо застыл в безмолвии – я отметил, что птицы почему-то не кричали. Воздух оказался насыщенным влагой и острым ароматом древесной смолы.

Я нашел тропинку. Тропинка петляла между корягами, зарослями мелких елочек, давным-давно поваленными бурей деревьями. Пару раз она спускалась в глубокие овраги, на дне одного из них тихо, без шума, струился ручеек с темной, почти черной водой.

Многие стволы оказались болезненно искривленными или раздвоенными. Лишайник на стволах больных елей смахивал на какие-то мертвецкие бороды. Меня невольно передернуло.

Через полчаса езды лес слегка поредел, лишайник исчез, возможно, здешние деревья имели больше простора, поэтому приняли некогда более правильную, не такую зловещую форму. Во всяком случае, беспричинная паника совершенно оставила меня в тот самый момент, как странный лес остался позади.

Замок за лесом оказался прелюбопытным строением. Сельские резиденции в Церене строят в двух основных манерах – либо основательными, с простыми и четкими линиями, напоминающими зодчество древних, либо затейливыми, со множеством стрельчатых башен. То, что я увидел, не походило ни на то, ни на другое, а, скорее, представляло собой причудливое смешение обоих стилей. Высокая стена едва ли не в семьдесят локтей, с толстыми башнями, окружала и прятала от чужих глаз внутренний двор и сердце этой странной цитадели. За внешней стеной, практически безо всякой защиты, высилось несколько построек – легкие стрельчатые башенки венчали кровли особняков, фигуры зверей, демонов и людей кощунственно сплелись в барельефах фризов.

Вокруг царило безлюдье. Солнце стояло близ полудня. Ни один человек не показывался возле домов; цитадель, замкнув ворота, затаилась в молчании.

Возле крайней из построек густо разрослись кусты темно-багровых роз. Шмели гудели в тугих чашечках цветов – это был единственный звук, который нарушал молчание места. Я нырнул в «собачий лаз» – узкий проход в стене листвы, роз и колючек, проделанный, должно быть, каким-то животным.

Под самыми окнами кустов не было. Мне и в голову не приходило стучаться в двери роскошного дома – мой напускной облик бродячего ваганта не давал права на хороший прием. Имя же Адальберта Хрониста, пожалуй, вызвало бы у хозяев желание спустить сторожевых псов. Если, конечно, эти здесь псы здесь существовали вообще.

Вокруг по-прежнему не было никого. Я устал, поэтому, а также из чистого озорства, подогреваемого приятными мыслями о собственной неуязвимости, расположился перекусить прямо на траве, под окнами особняка. После возлияний фляга с крепким вином изрядно полегчала – в конце концов, к чему носить с собой лишнюю тяжесть?

Я завалился на траву и принялся следить за небом, там почему-то не оказалось ни единой птицы. Через некоторое время в десяти локтях надо мною распахнулось забранное мелкими цветными стеклами окно. Опьянение помешало мне сразу убраться подальше, и я увидел молоденькую, лет восемнадцати, женщину в наряде, характерном для замужних аристократок Церена. Попросту говоря, она была весьма приятна и на мой вкус удачно одета. Конечно, заглядывать в декольте лучше сверху, а не лежа под окнами, но форма плеч ее тогда показалась мне совершенной. Светло-пепельные волосы спускались до талии крупными волнами, румяная круглая мордочка светилась выражением легкой наивности, которая так украшает дам.