– Чего тебе, добрая девушка?

Дурнушка взвизгнула на самой пронзительной ноте и наконец умолкла. Лакомка осторожно отнял пальцы от ушей.

– Ну и?

– Обратно хочу.

– Чего обратно? Бородавки?

– Мои деньги, шельмец!

– Постойте-постойте, добродетельная девица!

Хайни с ужасом понял, что волшебство Струса вполне-таки действует, принуждая его выбирать совсем не те выражения, к которым привык закаленный язык наемника.

– Это с какой-такой стати мы должны возвращать вам монету, достопочтенная? Ваши требования, прекрасная дама, противоречат классическому, римскому и естественному праву, нарушают пункт первый, семнадцатый и сто сорок третий законоуложения о свободе торговли, равно как и…

Хайни попробовал замолчать, но красноречие решительно воспротивилось, оно бунтовало, лезло, бурлило и требовало выхода. Девушка заплакала.

– Ыыы… Вы обещали убрать бородавки с лица.

– Конечно. Они и исчезли.

– Нет. Они… – Девица потупилась и густо покраснела – они переместились.

– Куда? – живо заинтересовался Лакомка.

– Туда.

– Туда – это куда?

– Туда, чем на табурет садятся.

– Не может быть! Не верю. А посмотреть можно? – галантно поинтересовался Рихард.

– Мерзавец! Охальник! Давай деньги обратно!

– А вот и не отдадим! Эй, Хайни, не отдадим?

– Не отдадим!

– НЕ ОТДАДИМ – НЕ ОТДАДИМ – НЕ ОТДАДИМ!!!

Герои, хором скандируя свой девиз, окружили даму с двух сторон и сейчас аккуратно подталкивали ее, намереваясь позорно изгнать в строну проулка. Девушка вертелась туда-сюда, пытаясь наградить звонкой пощечиной то Хайни, то Лакомку. Пару раз ей это удалось. Девица размазала слезы по щекам и, уже исчезая за углом, погрозила друзьям костлявым кулаком.

– Слушай, Хайни, а может, отдали бы ей монету, и дело с концом? Как же она теперь сидеть будет? На табурете…

– Ну, теперь уже поздно. Sic transit gloria mundi.

Отделаться от следующего посетителя оказалось гораздо труднее. Им оказался ражий, широкоплечий торговец. Вчера он явился одним из первых. Желание оказалось вполне заурядным – наложить «заклятие несокрушимости» на дверь склада с ценным товаром. Все было проделано в лучшем виде, но то ли мысли желающего не имели достаточной ясности, то ли Струс на этот раз сплоховал – во всяком случае, на склад с этого момента действительно не мог попасть никто. Хозяин тоже не мог.

До полудня друзей посетили – недовольный лекарь, все больные которого поправились сами собой. Несколько внезапно заболевших – лекарю явно намечался новый заработок. Бывший пьяница, избавившийся от тяги к вину и немедленно жестоко застрадавший от скуки. Пятнадцать человек, испытавших горькое разочарование непонятно почему.

После полудня Лакомка снял вывеску и друзья скрылись в сарае, изнутри подперев дверь колом. Рихард жевал соломинку, растянувшись на груде стружек. Хайни пробовал на ногте острие перочинного ножа и вдохновенно разглагольствовал.

– Нет, я все же был прав – человечество несовершенно. Они все – все желают разного! Разного, но такого мелкого… нет, мелкого-мелкого-мелкого. Один в ущерб другому. Заметь, дружище, тут побывала сотня наших добрых имперцев. Хоть один – ну хоть один пожелал истинно высокого? Людям не нужны высокие материи. Им наплевать на общее благо. Их не заботят милосердие, сострадание, добродетель, разум и благочестие. Они как бабочки, которые летят на огонь собственных пороков, не сообразуя свои желания ни с общим благом, ни…

– Слушай, Хайни Красноречивый, ты бы заткнулся, а? Перестань нести чушь. И без тебя тошно. Тоже мне, нашелся трепач добродетели.

Волшебство Струса все еще действовало, и Хайни попросту проигнорировал увещевания Лакомки.

– …ни даже со здравым смыслом. Заметь – они могли пожелать чего угодно! Золотой век, скажем, всеобщее умиротворение, процветание Империи, исправление негодяев, волци в агнцы ну и всякое такое прочее. Но нет! Дырявая крыша наших добрых нусбаумцев беспокоит куда больше.

– Заткнись, тебе говорю. Какого дьявола ты себе пожелал красноречия? Для общего блага или как?

– Чтобы клиентов зазывать.

В двери решительно постучали.

– Кто?

– Открывайте.

– Открывай ты, Ладер!

– Сам открывай.

Лакомка выдернул кол. У порога стоял бургомистр Нусбаума собственной персоной и двое стражей. На румяном, простоватом лице господина Дезидериуса отражалось искреннее огорчение, некоторое беспокойство и почти отеческая печаль. Смущенный Хайни поднялся с земли, отряхнулся от соломы, стружек и попытался принять более-менее почтительный вид.

– Чем можем быть вам полезны, господин бургомистр?

Бургомистр подвигал бровями, достал из-за обшлага свиток, развернул его, зачем-то заглянул в текст, спрятал опять.

– Вы обязаны до заката покинуть наш город. В противном случае на вас будет наложен штраф в пятьсот медных марок.

– Куда мы пойдем?

– Куда хотите, любезные. Но чтоб до заката вас здесь не было.

Лакомка почесал затылок, рассматривая удаляющуюся спину господина бургомистра.

– Чего это он сам приперся, как ты думаешь? Мог бы кого попроще прислать.

– На Струса посмотреть захотелось.

– Куа! – Струс встал на лапы и попытался достать клювом сломанное перо из хвоста.

– Что делать будем, птичка?

– Нашел кого спрашивать. – ощерился Хайни – Будем ноги уносить.

Птица слегка подпрыгнула и отбила подобие чечетки.

Сборы оказались короткими. Все вещи уместились в одном мешке. Мешок принял на плечо Ладер, Лакомка ухватился за веревку, другой конец которой обмотали вокруг лапы Струса. Улица встретила друзей полуденной жарой и настороженным молчанием. В десятке шагов от сарая топталась пятерка угрюмых субъектов, потрепанная одежда которых, казалось, была намеренно испачкана пылью. Лицо одного детины украшала свежая ссадина в ореоле лилово-зеленого синяка, а нос, похоже, не раз был сломан, пока не сросся самым причудливым образом. Трое других, крепких и белобрысых, казались похожими как близнецы. Внимание привлекал последний, пятый, он держался сзади – острые скулы, тусклые серо-седые волосы, большие хрящеватые уши. Нетопырь. Хайни привычно пошарил рукой у пустого пояса и красноречиво выругался – прижимистый Гаген давным-давно ввел порядок, по которому у отставных солдат в первую очередь отбирали хорошие казенные мечи.

– Куда торопитесь, дрозды-ы-ы… – дурашливо пропел первый громила.

Второй в это время как будто бы лениво огибал беглецов, отрезая им путь назад. Остальные, кроме Нетопыря, разделившись, маячили справа и слева.

– Спокойно, премногодобрые люди! Мы уходим. Нам ничего не нужно от вас, вам ничего не нужно от нас. Лады?

Слова Лакомки не произвели на пятерку ожидаемого благоприятного впечатления.

– А он хамит, предводитель. – заявил Безносый, полуобернувшись к Нетопырю. – Что будем делать?

– Будем учить, – не дожидаясь ответа, печально констатировал второй.

Белобрысые довольно заржали. Нетопырь молчал, оставаясь за спинами четверки.

Лакомка отступил назад и влево, прижался спиной к доскам сарая, поднял кол, подпиравший двери сарая.

– Ну так как – начнем?

Здоровяк с синяком придвинулся вплотную к Ладеру, распространяя запах чеснока, и Хайни, не долго думая, ткнул его кулаком под ложечку. Громила согнулся пополам – и немедленно получил удар коленом под челюсть. «Синяк» обвалился. Второй налетчик поспешно выхватил нож, спрятанный в рукаве.

– Бей их, ребята!

Третий извлек из-под полы дубинку. Налитая свинцом – определил Хайни наметанным глазом. Нож второго расписывал воздух восьмерками. Больше всего Хайни не нравился четвертый налетчик – он на безопасном расстоянии вовсю накручивал ворот маленького арбалета. Ладеру хотелось чуда – пусть, скажем, палка, которой подпирали дверь, превратится в меч. Если чей-то меч из-за этого станет палкой – не беда. Вернее, не его беда, и не Лакомки. Каждый за себя, иначе придется сдохнуть прямо здесь, среди стружек, соломы и полуденного зноя, уткнувшись мордой в убитую ногами землю…