Но там всё было яснее, всё было видно, открыто, понятно: и голубое небо, и бескрайные степи, и широкая живая лента могучей реки.

Здесь же лес подступил со всех сторон и закрыл дали. Где-то в чаще бродит плутоватый добродушный дедушка леший, бродит, из-за темных дубов похахатывает. А на священных дубах - души погибших в лесу предков и красавицы дивы.

Входишь в лес, встань на колени, земно на четыре стороны поклонись лесным духам, а особо дедушке. «Чур меня, - скажи, - чур, дедушка. Ваша я. Не троньте меня, силы лесные, не обижайте!»

И не обидят.

У реки русалки-мавки. Это души утонувших девушек. У них длинные, до пят, зеленые волосы, холодные губы, холодные зеленые глаза. Зимой русалки в земле, с весны до середины лета в воде, а со дня летнего солнцеворота до зимы качаются на ветвях у воды.

Под самым городищем ключ холодный, чистый, тоже священный. Заряна знает: перед тем как зачерпнуть в нём воды, нужно поклониться ему поясным поклоном, попросить водицы у доброй берегини, хранительницы ключа.

А в хижине живет вещий хозяин - Домовой. И огонь в очаге - добрый дух, и сам очаг священен.

Всё живёт вокруг, только от людей прячется, везде духи. Их надо побаиваться, надо им кланяться, угождать. Где поклоном, где словом ласковым, а где дарами-приношениями. Кому венок, кому блинок.

А в общем духи и малые боги, что в лесу живут, у реки да на городище, не так уж страшны. С ними поладить можно.

Но в лесу не только духи - есть и звери. Эти пострашнее, пожалуй. Волки, рыси, медведи…

Пошли раз Полян с Заряной ульи осматривать - к тому времени у Поляна уже несколько ульев было. Лес, как помним, покрывал тогда в окрестностях городища большую часть площади. Только на высоких водоразделах тянулись травянистые степи да среди дубрав попадались кое-где небольшие участки раскорчеванных и засеянных хлебами полей.

На опушке одного такого поля на старых липах и пристроил Полян свою лесную пасеку. Как раз цвели липы, цвели-дышали разморенные сладким медовым соком, жужжали тысячи хлопотливых пчел.

Пчел было столько, что казалось, липы шевелятся, хотя ветра в тот день не было и листья были неподвижны, тоже утомленные жаркими лучами Даждьбога - солнца.

Осмотрели первую борть, вторую, подошли к третьей. Издали услыхали - тут ещё сильнее, ещё гуще пахнет медом. Потом увидели: не так на липе, как под ней, у земли, роятся пчелы, и голоса их - сразу понял Полян - тревожные, горестные.

Подбежали. На земле, в травах и цветах, лежит разбитая колода-дуплянка. Трава вокруг примята чьими-то тяжелыми ступнями, соты выдраны из разбитой колоды. В одном углу разоренного гнезда клубится несколько сот пчел. Видно, матка уцелела, и к ней, как бойцы к знамени, слетелись беззаветно верные труженицы. Другие боролись с разбойницами осами, слетевшимися поживиться на чужом горе - унести остатки меда.

«Эх, злодей, сбей тя Перун!» - заговорил удрученный Полян. Оглянулся вокруг - никого нет. Осторожно подошел к злосчастному улью. Заряна, боясь пчел, осталась поодаль.

«Кто это, отец? Кто разорил?» - не может понять девочка.

Никто из жителей городища не посягнул бы на чужие колоды, да и жители соседних городищ не осмелились бы. Вообще не было тогда такого, чужие борти зорить. А на этой борти Полянова тамга была - Поляков знак: молоток и треугольник. Знак этот все знали.

«Кто посмел, отец?» - снова спрашивает девочка.

«Хозяин», - отвечает Поляна.

Заряне становится страшно, она тоже оглядывается по сторонам.

«Не гляди, не бойся, он ещё до росы ушел. Вишь, следы росой поразмочило и трава уже подниматься стала».

Хозяин лесной - медведь, уже не первый раз он шкодит в этом году под городищем. В конце зимы выгнали его северяне-охотники из берлоги. Выгнали, а взять не смогли. Поднялся он, пошел на задних лапах на людей, у переднего рогатину, как щепку, сломал, у самого с головы кожу сорвал когтями да на лицо завернул.

Другие охотники выручили оплошавшего товарища. Бросились все на зверя - не стал хозяин с полдесятком рогатин играть, на четыре ноги опустился и бегом убежал. Медведи, не гляди, что косолапые, так бегают, что никак человеку за ними не угнаться.

С тех пор и не залег зверь. Стал он шатуном-бродягой на горе окрестным лесам и городищам.

Обычно медведи на животных, а тем более на людей не нападают. Летом им растительной пищи хватает, а зимой они спят в берлоге, лапу во сне посасывают. Ну, а шатун, зимой со спячки поднятый, поневоле к мясу тянется. Есть-то ему больше, почитай, нечего. Где козу задерет, где зайца сонного, где поросенка дикого, а где овцу, корову, жеребенка.

Вот и вошел во вкус. Уж и зелени в лесу много - весна кончается, да мишка на зелень и смотреть не хочет - всё за животными охотится.

А сейчас на медок его потянуло, сорвал колоду с липы, разбил да разорил. Побранил Полян за глаза мохнатого хозяина, потом лыком липовым крепко стянул разбитую дуплянку и повесил на старом месте. Хоть и погибла большая часть пчел в борьбе с лесным налетчиком, а всё же небольшой роёк сохранился. Может, до зимы окрепнет, силы наберет, меду запасет.

Заряну Полян домой отослал, а сам надолго ещё у лип остался. Рубил, мастерил что-то, пчелам от косолапого защиту ладил.

Вернулся на городище запоздно, а утром до солнца опять поднялся, снова топор за пояс и рогатину взял. Заряна тоже на ноги вскочила, в лес с отцом просится. Пошли вдвоем.

Подходят к липовой опушке - здесь хозяин. За вторым ульем пожаловал. Затаился Полян с девочкой шагах в пятидесяти за густыми кустами калины, смотрит.

Матерый, громадный медведище за сучья когтями цепляется, на старую липу лезет. А на липе высоко над землей - улей.

«Отец, - шепчет Заряна, - я на городище побегу, людей подниму, убьем лесного хозяина».

«Тише. Сиди тут, гляди, что будет», - останавливает её Полян.

Затихли оба, смотрят во все глаза. У девочки зрачки стали огромные, темные. И боязно и страх как интересно. Плечом к плечу Полякову прижалась.

Вот медведь почти до самого улья добрался, да на пути его чурбан висит дубовый - вчера Полян прицепил. Толкнул зверь чурбан легонько, тот закачался и медведя по голове хлопнул.

Мишка удивился. Голову набок склонил. Осмотрел капризную чурку, понюхал даже. Потом снова толкнул, сильнее уже. И снова - удар по голове. Медведь ещё сильнее - и чурбак ещё сильнее.

Рассвирепел хозяин. Изо всех сил по чурке бьет, она птицей отлетает и каждый раз с силой назад - по медведю. По самой морде несколько раз угодила, уже и косматая морда в крови, и глаза кровью налились. Задними лапами медведь за ветки зацепился, а передними уже сразу двумя чурбан в воздух швыряет. Ревет, обезумел.