— Там… полынья, — говорит он. — Влетели с разбегу. И сразу — под лед: собаки, нарты. Сам тоже. Если бы не вмерзшее корневище…
Василий с отчаянием смотрит в лицо Бориса.
— Двести километров пути, — говорит он. — Без ружья, без спичек…
— Ладно! — Борис понял товарища. Достает спальный мешок, белье. — Не пропадем…
Помогает Василию раздеться, трет ему посиневшие ноги. О подробностях не расспрашивает — не надо. Потом они сидят у костра, Василий пьет чай. Борис охотно поделился бы с другом мыслями о мамонтах, о том, что они живы. Но Василию нужен покой.
Ложатся молча. Василий засыпает сразу. Борис думает, каким сложным и трудным будет завтрашний день. «Оживить мамонта…» И тот же злющий вопрос: «Как?..» Борис долго возится, не в силах уснуть. Перед глазами — пещера, собаки, синее крымское море. «Почему море, — думает Борис, — когда кругом мамонты, мамонты… Один, — считает он, — другой, третий…», — пока сон не овладевает им.
Разговор между друзьями происходит утром, за завтраком.
— Пешком по апрельскому снегу, — говорит Борис, — десять-двенадцать дней. Наступит весна — мамонта не убережешь…
Василий кивает: не убережешь.
— Рисковать мы не вправе, — Борис решительно поднимает глаза, — мамонта надо оживить.
Василий не доносит кружку до рта. Что он, Борис, сошел с ума? Оживить мамонта?..
Но взгляд Бориса тверд, слово продумано. И первое, что срывается с губ Василия, — тот же вопрос:
— Как?..
Борис горячо излагает теорию анабиоза. Животное, несомненно, в анабиозе, его надо разбудить, вернуть к жизни!
Василий раскрывает рот спросить, как это сделать, но Борис останавливает его:
— Медленным прогреванием тела, каждой клетки…
— Прогреванием?.. — спрашивает Василий. Мысль Бориса ему понятна. Но ведь это абсурд! И не абсурд… Какое-то время Василий борется сам с собой. Конечно, абсурд!
Борис смотрит ему в глаза, ждет ответа.
«А может, и не абсурд, — думает Василий. Он уже увлечен энтузиазмом Бориса. — Но как это сделать?.. Проклятый вопрос, вокруг которого вертишься, как волчок. Конечно же, прогреванием!.» Василий испытывает чувство, которое охватило накануне Бориса: есть слово, но содержание слова еще за пределами мышления. «Однако…» — Василий старается взять себя в руки. Но первое, что приходит ему на ум, — возражения.
— Костром пещеру мы не прогреем, — говорит он. — Солнца на Колыме недостаточно. Высокочастотным током? Нужны заводские условия…
Борис по-прежнему смотрит ему в глаза.
Василий перестает возражать, хотя мог притянуть еще тысячу возражений. Он видит спокойную позу животного, мирно опущенный хобот.
— Что у нас есть? — спрашивает он.
Борис облегченно вздыхает: Василий принял его мечту.
Василий действительно принял. Наконец слово начинает обрастать плотью, оно не просто звук. Оно требует найти решение, и Василий ищет решение. У них почти ничего нет, чтобы осуществить замысел.
— Что у нас есть? — повторяет Василий. — Снег, вода, камень, ветер?.. Впрочем, — делает резкий жест. — Есть лед. Вода и лед!..
В душе у него до сих пор стоит ужас вчерашнего купания, как он цеплялся застывшими руками за ледяную кромку, но в голове — другое.
— Электричество будет! — говорит он. — На днях, перед отъездом я читал об опытах бразильского ученого Рибейро или Римейро, — вода и лед могут работать как термопара.
— Василий!..
— Как термопара! — подтверждает Василий. — Ток образуется при затвердевании — или при расплавлении, безразлично! — лишь бы одна фаза вещества была твердая! Термодиэлектрический эффект! Нужны электроды и постоянный процесс замерзания. Ток будет!
Опыт они поставили тотчас.
Пока Василий разорял один из приборов, извлекая платиновые пластины, Борис делал прорубь, стараясь не вспоминать о расписках, оставленных на базе Гаранину. Семь бед — один ответ, думал он, орудуя ломом. Мамонт дороже приборов…
Вода в проруби подернулась ледком. Это и нужно было. Одну пластину опустили в воду, другую положили на лед, подключили вольтметр. Стрелка прыгнула вправо: пятьдесят три вольта!
— Васька!.. — Борис обнял друга с таким жаром, что тот едва устоял на ногах.
План был прост. Не потому, что авторы его отличались гениальностью, а потому, что в их распоряжении были простые средства: два электрода и моток кабеля, к счастью, вольфрамированного в тончайшей теплопроницаемой изоляции. Расплести кабель и завить нити в спираль — чисто техническая работа, занимался ею Борис. Василий мастерил многопластинчатый щит, каждая долька которого соберет и направит ток в нагревательную спираль. «Термодиэлектрический эффект, — черт, пока выговоришь на морозе… — ворчал он. — В нем-то и штука! При замерзании воды на границе между твердой и жидкой фазами возникает разность потенциалов. Здорово подметил этот… Рибейро! И название придумал — термодиэлектрический».
Нелегко было обвить спиралью громадного зверя от конца хобота до пят. Но и с этим справились в два дня.
Мамонт возвышался горбатой горою, тускло отсвечивал металлом, — самое удивительное сооружение, представшее человеку, фантазия наяву! Борис ходил довольный: затея ему по вкусу.
— Начнем? — обратился к Василию.
— Шилом море греть?.. — не удержался тот от улыбки.
— Не будь скептиком! В наш век делают не такое! — Борис опустил щит в воду.
Ток пошел.
— Теперь — ждать, — удовлетворенно сказал Борис. — И не давать проруби замерзнуть.
Установили трехчасовые вахты. Днем и ночью на краю проруби маячил кто-нибудь из друзей, бултыхая в воде самодельной клюшкой; когда на конце клюшки намерзал ледяной ком, ее оттаивали у огня.
Система действовала безотказно, но результатов не было. Гора, завитая в проволоку, стояла недвижимо, и больше шансов было за то, что не сдвинется вовсе. Под проволокой ощущалось тепло, но результатов никаких.
— Ничего, — успокаивал Борис себя и Василия. — Гору за час не прогреешь.
На четвертый день бока животного увлажнились, вспотели. Это было принято за добрый признак, стали готовить выход из пещеры. В воздухе потеплело, на Колыму пришла весна.
Пористый известняк подавался легко. Сколотые глыбы употребляли на стену — замуровать поврежденного мамонта, сохранить его для исследования. Работа шла успешно, и, когда стена была готова, выстлали из камней от пещеры до берега покатый спуск.
К этому времени температура тела животного повысилась — тепло можно было ощутить рукой. Ребята ждали: что-то должно было случиться.
Утром на седьмой день, когда рассвело, увидели, что хобот животного подвернулся, будто сжатый в усилии. Друзья не спускали с мамонта глаз.
Часом позже, когда вставшее солнце заглянуло в пещеру, у животного дернулось веко. К полудню животное вздохнуло и открыло глаза.
Борис потянул Василия за руку. Тот стоял затаив дыхание. «Если сейчас не обрушится свод пещеры, не дрогнет земля, — думал Борис, — грош цена сказкам Шехерезады и всем чудесам мира. Мамонт ожил! Ожил! Неужели Васька не видит?» Но Василий стоял рядом и не дышал от ожидания. Крик радости, готовый сорваться с губ Бориса, замер, так и не вырвавшись. «Умри! — сказал он себе. — Стой и жди!»
Животное не двигалось с места, лишь изредка с шумом засасывало воздух, будто кто вздувал и отпускал кузнечные мехи. Это был критический момент: зверь или выживет, или упадет замертво… Время шло, дыхание выравнивалось. Ток ребята не выключали.
За полдень животное шевельнуло хоботом, медленно свернуло его, распрямило. И вдруг повернуло голову к Василию и Борису.
Ребята стояли как загипнотизированные, не в силах опустить глаз, уклониться от страшного взгляда. Солнце заходило, в нише сгущались сумерки — от этого было еще тревожнее и страшнее. Зверь все глядел, и друзьям казалось, что взгляду не будет конца, а они так и останутся прикованными к полу. Но животное отвернулось и опять застыло как камень. Борис и Василий вышли из пещеры.
Обоим было не по себе. Раньше думали — какая радость, если зверь очнется, а теперь ни у кого не находилось слов. Борис разомкнул цепь.