Направляясь на допрос, Бенуа готовился к побоям, пыткам, издевательствам — это было для него уже знакомо и испытано в гестаповских застенках, там, в Берлине, на Принц-Альберт-штрассе. Но этот эсэсовец нанес Бенуа совершенно неожиданный удар. Уготованная им словесная пытка была в стократ мучительней физической, ибо она буквально разорвала душу и сердце люксембуржца воспоминаниями и тоской по родине, дому, любимой матери…

«…Ваша бедная мать все еще надеется и ждет возвращения своего сына, — вспомнились ему слова, услышанные там, в отсеке бомбоубежища. — Вы так нужны матери и вашей сестре… Подумайте и взвесьте, что важнее в их и вашей жизни, бессмысленная агония уже проигранной вами лично борьбы против нас или возвращение в родной дом, к матери, к сестре…»

Кройцер с первых же слов дал понять Бенуа, что гестапо и СД известно о его связях с английской разведкой, что за одну только его работу на «Интеллидженс сервис» его могут расстрелять в двадцать четыре часа.

— Знаете, Бенуа, как англичане отплатили и вам, и вашему напарнику Дюбуа, и сотням ваших товарищей по КЦ? — язвительно спросил хауптштурмфюрер. — 240 «ланкастеров» проложили «бомбовый ковер», или, как английские пилоты любят говорить, «отутюжили» всю территорию Трассенхейде…

— Не может быть! — помимо желания вырвалось из уст Бенуа.

— Вы в этом убедитесь сегодня же… А пока припомните, незнакома ли вам вот эта личность? — хауптштурмфюрер протянул фотографию размером восемнадцать на двадцать четыре сантиметра.

На снимке улыбался, видимо, подвыпивший эсэсовец в обнимку с двумя гитлеровцами в морской форме, поддерживавшими под руки позировавшего перед объективом эсэсмана.

«Да ведь это же Франц Штайнер!» — обожгла страшная догадка мозг Бенуа. И хотя он не произнес ни звука, наметанный глаз Кройцера зафиксировал нервную судорогу, исказившую на мгновение лицо узника.

«Я буду с вами вполне откровенен, Бенуа, — вновь всплыла в памяти люксембуржца финальная сцена этого мучительного допроса. — Ваша работа на англичан интересует меня лишь как сыгранная шахматная партия, где вы выполняли роль проходной пешки. К ее разбору мы вернемся позже, перед вашим отъездом к любимой матушке. Разумеется, — тут хауптштурмфюрер сделал паузу, — если вы поможете нам разобраться кое в каких деталях подпольной лагерной организации, общая картина которой нам хорошо известна. Не в последнюю очередь благодаря господину, портрет которого у вас в руках…»

— Что, здорово встряхнули? — впервые за эти дни обратился к Бенуа лежавший напротив него летчик-«француз» без всякой неприязни и нескрываемого презрения.

— Я им ничего не сказал, — устало ответил Бенуа.

— И правильно сделал! — сочувственно и вместе с тем одобряющие, как показалось Бенуа, произнес летчик.

Долго неподвижно лежал на своей койке люксембуржец, устремив взгляд в белый квадрат потолка. На нем, словно на экране немого кино, ему виделись сменявшие друг друга кадры лагерной жизни, их каторжного труда на полигоне, лица товарищей по подпольной организации. А в ушах звучал монотонно, настойчиво, неотвязно голос хауптштурмфюрера;

«Собственно говоря, вам, Бенуа, не придется испытывать свою совесть: весь состав вашей лагерной подпольной организации во главе с русским капитаном Загорным уничтожен… английскими бомбами! Наш общий друг Штайнер сообщил почти все, что представляло для нас интерес. Увы, немного поздновато. Но смертный приговор, который вы столь доблестно заслужили, великолепно привели в исполнение английские пилоты! Помиловали же вас не ваши хозяева — надменные британцы, а мы — немцы, вылечившие ваши раны и даже сообщившие о блудном сыне вашей матери…»

— Ты знаешь, чего добиваются гестаповцы от меня? — неожиданно спросил летчика Бенуа.

— Предательства…

— Не совсем. Они просят, чтобы я уточнил, какая цель была поставлена перед вспомогательной лагерной «брандкоммандо».

И тут вместе с «французом» Бенуа вновь проанализировал все перипетии допроса, от первой до последней фразы.

— Провокатор, как его, Штайнер, должен был раскрыть эту цель, ведь он же состоял в команде? — предположил летчик.

— Он мог и не знать. Дюбуа как-то мне сказал, что русский капитан Загорный — мастер конспирации. Не думаю, чтобы Штайнер мог его обмануть…

— Почему же боши так заинтересовались именно этой командой?

— В ее составе было легче проникнуть в закрытые для кацетников зоны секретного объекта.

— Молодцы, здорово придумали! Видимо, головастый был этот русский капитан, — восхищенным шепотом подхватил летчик.

— Представляешь, Жан, как бы это было здорово, если бы нашим парням удалось во время бомбежки проникнуть в главный конструкторский корпус… — воодушевляясь вместе с летчиком, мечтательно сказал Бенуа.

— Наши парни, вернувшиеся той ночью с бомбежки, рассказывали: фугаски и зажигалки кучно легли точно по цели…

— …И по нашему лагерю! — посуровел люксембуржец.

— Бывает и такое. На то и война, — с сочувствием произнес «француз», — Вот и я вместо своей базы попал сюда, прямо в их лапы…

— А все-таки напрасно вы посылали этих ребят из вспомогательной команды на верную смерть, — с сожалением добавил летчик.

— Почему же напрасно? — удивился Бенуа, — И почему на верную погибель?

— Наши контрразведчики там, на островах, рассказывали: боши ликвидируют всех кацетников из таких лагерных команд после наших налетов. Чтобы кацетники не сообщили нам точных данных о результатах бомбежек.

— И все же у них остается несколько шансов из ста успеть передать раздобытую на объекте информацию за колючую проволоку.

— Гестапо и хочет, чтобы ты навел их на след этой «тайной почты», — убежденно сказал летчик.

— Но ведь они не требуют от меня никаких имен подпольщиков. Говорят, все они погибли при бомбежке, — возразил Бенуа.

— Смотря в какое время и от чего все они погибли, от бомбы или от пули… — сердито прошептал летчик. — Эта сволочь Штайнер ведь не погиб. А он тоже был в «брандкоммандо»!

— Но я не знаю, где у русского капитана был «почтовый ящик», — так же шепотом признался Бенуа.

— А твой разве был раскрыт?

— Дюбуа мне сказал, что он предлагал русскому переправлять информацию через нас. Но я не знаю, передавали ли они все, или только частично.

— Разумеется, не все, — твердо сказал пилот.

— ???

— Это же элементарное правило конспирации.

— Пожалуй, ты прав.

— Эх! Вырваться бы отсюда да прихватить с собой все, что раздобыли этой ночью ваши славные парни, тогда бы мы с тобой, Бенуа, здорово отплатили бы проклятым бошам, — мечтательно сказал летчик, повернувшись на спину.

— Вспомнил, — настороженно прислушиваясь к шагам эсэсовского часового в коридоре перед палатой, зашептал Бенуа, прильнув к самому уху Жана. — Дюбуа как-то сказал мне, что русский просил его поинтересоваться фальшивыми бараками на окраине полигона. Но не сказал, для чего они ему нужны. А Дюбуа там монтировал электропроводку: боши этими бараками имитировали сборочные цехи для маскировки…

— Ну, знаешь ли, — разочарованно сказал летчик, — рыться в подвалах шести бараков боши, сдается мне, нам не позволят. Самим бы впору выкарабкаться. Ведь твоя голова — это уже целый набитый интересными штуками тайник! Верно говорю, Бенуа?

В ответ Луи лишь с благодарностью улыбнулся. Он не знал, что у него не будет уже ни завтра, ни соседа по госпитальному заключению — летчика-«француза», ни возвращения в родный дом, к дорогой матери и сестре…

Фон Борзиг терпеливо ждал, когда хауптштурмфюрер примет ванну. Дверь в ванную комнату была раскрыта и в номер вместе с всплесками воды проникал аромат шампуня и хвойного экстракта.

— Докладывайте, лейтенант! — крикнул хауптштурмфюрер из ванны фон Борзигу, наслаждаясь взбитой душистой пеной, которая, пузырясь и шипя, обволакивала плечи и руки Кройцера.