Ее регулярно навещал Рошфор, и беседы с ним были в это время единственным развлечением Анны. В конце концов это привело к обычному результату — она начала вспоминать прошлое и впала в глубокую меланхолию. Здесь, во Франции, воспоминания об Антуане жгли ее словно огнем, и даже облик Жана-Батиста, который как будто стерся из ее памяти, снова проступил из дымки лет. Она стала раздражительной, загоняла служанок и эту дуреху Кэтти, была неласкова с Рошфором и боялась наносить визиты, опасаясь сорваться в самый неподходящий момент. И еще ей страшно захотелось увидеть детей, прижать их к себе и никуда не отпускать. «Господи, — наконец взмолилась она, — ты не можешь вернуть прошлое, так пусть у меня не будет времени думать о нем!»

А в это время в одном захудалом трактире в Амьене происходил странный разговор.

Незнакомец из Менга, который стал гвардейцем короля, а выглядел сейчас как вельможа, с недоверием слушал исповедь абсолютно пьяного человека, которого он знал под именем мушкетера Атоса. Впервые за долгое время д'Артаньяну представилась возможность заглянуть в душу этому человеку, которого он считал образцом благородства, и то, что он там увидел, напомнило ему проповеди их приходского священника об адских мучениях. Только здесь человек испытывал их при жизни.

Д'Артаньян хотел остановить исповедь Атоса и не мог: так ужасное затягивает нас и наполняет нашу душу очарованием безнадежности.

— Один из моих друзей, а не я, запомните хорошенько, — говорил этот мушкетер с мрачной улыбкой, — некий граф, родом из той же провинции, что и я, то есть из Берри, знатный, как Дандоло или Монморанси, влюбился, когда ему было восемнадцать, в шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь. Сквозь свойственную ее возрасту наивность просвечивал кипучий ум, неженский ум, ум поэта. Она не просто нравилась — она опьяняла. Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях; никто не знал, откуда они явились, но благодаря ее красоте и благочестию ее брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом. Впрочем, по слухам, они были хорошего происхождения. Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой — он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел!

— Но почему же, если он любил ее? — спросил д'Артаньян.

— Подождите, — сказал Атос. — Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. Они жили счастливо, через год у них родился сын, и, надо отдать ей должное — она отлично справлялась со своей ролью.

— И что же? — спросил д'Артаньян.

— Что же! Однажды графиня с сыном отправились в Марсель — ей хотелось показать молодому виконту море, да и самой повидать его — ведь она выросла на севере и видела только холодные северные волны. Граф отпустил их, когда понял, что не может отправиться вместе с ними, — продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, — но очень неохотно, предчувствия грызли его. Графиня же, наоборот, была очень возбуждена и торопилась уехать. Угадайте, д'Артаньян; что было дальше! — вскричал Атос, разражаясь громким смехом.

— Откуда же я могу это знать? — возразил д'Артаньян.

— Они исчезли! Оба. Через какое-то время граф перестал получать о них известия, и, не находя себе места от беспокойства, отправился в Марсель сам. Все его худшие опасения подтвердились: графиня с сыном исчезли. Они отправились на морскую прогулку, а с борта судна графиня прислала записку с приказанием привезти ей все туалеты и драгоценности, которые она взяла в поездку. Граф не хотел поверить очевидному, начал поиски, расспрашивая всех подряд, знакомых и незнакомых. В Средиземном море полно пиратов, и граф даже через своих друзей узнавал, не продавали ли на Крите на рынке рабов прелестную белокурую француженку с мальчиком лет двух-трех — но никто ничего не знал. И тогда он вспомнил, каким образом он женился на ней. Я не сказал вам, д'Артаньян?

— Нет.

— У нее был цветок лилии на плече. Она была заклеймена!

И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.

— Какой ужас! — вскричал д'Артаньян. — Этого не может быть!

— Это правда, дорогой мой. Ангел не всегда был ангелом. До замужества бедная девушка была воровкой. И граф это знал.

— Как?!

— Да, знал. Но это отдельная история.

— Что же сделал граф, когда понял, что лишился жены и сына?

— Граф был полновластным господином на своей земле. Но перенести позора и предательства он не мог. Он объявил всем об их гибели, а потом исчез сам.

— О боже, Атос! Но ведь это ужасно! — вскричал д'Артаньян.

— Ну подумаешь, так уж и ужасно… — сказал Атос, бледный, как смерть. — Но что это? Кажется, у меня кончилось вино…

И, схватив последнюю бутылку, Атос поднес горлышко к губам и выпил ее залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним.

— Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, — сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. — Желаю и вам того же. Выпьем?

— Так она сбежала? — пробормотал д'Артаньян.

— Еще бы! — сказал Атос. — Вспомнила былое. Давайте же ваш стакан… Ветчины, бездельник! — крикнул он. — Мы не в состоянии больше пить!

— А ее брат? — робко спросил д'Артаньян.

— Брат? — повторил Атос.

— Да, священник.

— Ах, священник! Я хотел разыскать его, но он предупредил меня, видимо, сговорившись с ней заранее, и успел покинуть свой приход.

— И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?

— Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу… и, быть может, судьбу сына. Надеюсь, что его четвертовали…

Ангел-хранитель оберегает нас — иногда. Если бы графиня де Ла Фер, леди Винтер слышала этот рассказ, она могла бы не пережить его. Но она не слышала.

На следующий день разговор был продолжен. Мушкетер смутно помнил, что рассказал молодому другу историю своей жизни. Ему не хотелось, чтобы когда-нибудь эта невыносимая тема всплыла вновь, поэтому он постарался сгладить возможное впечатление от рассказа. Д'Артаньян клялся и божился, что ничего не помнит, что никакого рассказа не было, но слова его почему-то не показались Атосу искренними.

— Вы, конечно, заметили, любезный друг, — настойчиво продолжил он, — что каждый бывает пьян по-своему: одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории, которые когда-то вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но, если отбросить его, я умею пить.

Атос говорил это таким естественным тоном, что уверенность д'Артаньяна поколебалась.

— Ах да, и в самом деле! — сказал молодой человек, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. — То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о пропавших женах.

— Ага! Вот видите! — сказал Атос, бледнея, но силясь улыбнуться. — Так я и знал: пропавшие жены — это мой постоянный кошмар.

— Да, да, — продолжал д'Артаньян, — теперь я начинаю припоминать. Да, речь шла… погодите минутку… речь шла о женщине с ребенком.

— Так и есть, — отвечал Атос, становясь уже смертельно бледным. — Это моя излюбленная история о белокурой женщине с маленьким мальчиком, и, если я рассказываю ее, значит я мертвецки пьян.

— Верно, — подтвердил д'Артаньян, — история о белокурой женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами.

— Да, а потом отправившейся путешествовать на море…

— …захватив все драгоценности, и пропавшей вместе с сыном, маленьким виконтом, жене одного из ваших знакомых, — добавил д'Артаньян, пристально глядя на Атоса.