Автобус, переваливаясь через горные увалы, нырял и взлетал между небом и землей.

Перед глубоким каньоном остановились передохнуть и перекусить.

— Мама, тут, кажется, сель прошел, — озабоченно сказал Илья Ильич, заглядывая вниз.

— Илюша, тут ведь была в прошлом году дорога!

Дороги не было. Асфальт разметало в разные стороны.

— Да, товарищи, с гор сошел сель, — подтвердил инструктор. — Приготовьтесь к тряске.

Илья Ильич сел вперед, на сиденье, где до этого сидели Игорь с Инной. К Анне Петровне подсел кандидат наук из Перми, и таким образом все перемешалось. Последними в автобус вошли Инна и Игорь. Игорь, оглядев Илью Ильича снизу доверху, сказал многозначительное «Н-нда», но Илья Ильич был занят разговором с инструктором и на его «Н-нда» не обратил внимания. Игорь стоял и в упор смотрел на Илью Ильича.

— Ну что, поехали, — скомандовал инструктор.

Инна села с Ильей Ильичом. Игорь еще постоял, потом громко, на весь салон, сказал для Инны:

— А мне придется ехать рядом с бабусей, — и плюхнулся подле Ирины Павловны.

Она сперва не поняла, что это о ней — бабуся. Когда до нее дошло, что это она для него — бабуся, усмехнулась.

Автобус встряхивало и бросало из стороны в сторону. Каньон, казалось, никогда не кончится. Ныл и выфыркивал что-то невнятное магнитофон Игоря, это Ирине Павловне порядком надоело, и она, подчиняясь озорному порыву, запела песню. Тут же ее поддержали Илья Ильич и Анна Петровна. Сперва Игорь прибавил звук, но все, видимо, поняли это как вызов и тоже прибавили. Ирина Павловна расслышала, что Игорь обозвал их дикарями и, отвалившись на спинку, закрыл глаза.

На турбазу «Эдельвейс» приехали после обеда.

Тишина! С непривычки начинало звенеть в ушах. Ирина Павловна любовалась разнотравьем — ярким, солнечным. Пижма, чебрец, душица пышно и вольно разбежались по расщелинам, ложбинам. Дышалось легко, до озноба в легких, до покалывания под лопатками. Кандидат наук из Перми, бросившись лицом в пахучие травы, стонал от счастья.

— «Эдельвейс» — это как? Чисто символическое название базы или вполне предметное? — повиснув на Инне, снизошел до вопроса инструктору Игорь.

— Эдельвейсы — рядом, вон на той круче, — махнул в сторону инструктор.

— Да, вы знаете, в прошлом году отдельные смельчаки забирались туда. — Илья Ильич как-то враз помолодел здесь, в горах, седина розовела в лучах заходящего солнца.

— Так пойдемте же, пойдемте, — застонал от нетерпения и восторга пермяк.

— Действительно, пойдемте, — загорелась и Ирина Павловна.

— Хотите взобраться? — деловито спросил инструктор.

— Да хоть посмотрим, — стеснительно сказал Илья Ильич.

Все двинулись за инструктором.

Ирина Павловна давно не видела эдельвейсов. С молодости. Когда-то перед ней было два пути — в хирургию или в геологию, но была одна страсть — альпинизм. В горах и с мужем познакомилась. Вместе они добрались до первого эдельвейса, и она чисто по-женски замешкалась, уступая право мужчине подарить ей цветок.

Она не бросила альпинизма и после рождения Ивана. Уезжали с мужем на каникулы недалеко, на Урал, к знакомым ребятам-альпинистам.

— Что это? — спросил профессор, увидев ее руки после Урала.

Но его взгляд уже упал на руки соседки, которая держала муляж печени, а ногти на ее руках были кроваво-красные.

— И это — что? — коснулся указкой рук соседки профессор.

— Это — муляж, — не задумываясь ответила та.

— Смыть! — Профессор рукой показал на дверь. — Так что это у вас? — снова коснулся бинта на руке Ирины.

— Я поранила руку в горах, — тихо сказала она тогда.

— Горы? Вам нельзя. Займитесь плаванием. Вам руки надо беречь.

Через год она и сама поняла это.

— Ой, а вдруг там и вправду эдельвейсы?! — заглядывая в лицо Игорю, спросила Инна.

Он, прищурившись, смотрел вверх, не выпуская орущего магнитофона.

— Мама, а я нынче пойду туда, — тихо сказал Илья Ильич.

Инструктор шел впереди, за ним — пермяк. Двинулся и Илья Ильич. Ирина Павловна мельком глянула на Инну. Девушка завороженно смотрела вверх.

— Ты знаешь, я ни разу не видела эдельвейсы, — сказала она Игорю.

— Тут черт знает как неудобно влазить. Это же опасно. Во старички дают! — Он притопывал ногой в фирменной кроссовке в такт музыке.

И тут Ирину Павловну словно кто щекотнул.

— Вперед, бабуся! — весело скомандовала она себе и проворно полезла за Ильей Ильичом.

— Ирочка, да вы настоящий альпинист! Ломитесь в гору! — Илья Ильич остановился. — Вы знаете, не зря этот эдельвейс зовут цветком мужества, важно, оказывается, решиться и не оглядываться, в прошлом году я не решился…

Дальше взбирались молча.

Эдельвейсы подрагивали на ветру, даже не разочаровывая скудной окраской тех, кто впервые их видел.

— Мама, я не сорву эдельвейс. Я просто взошел! Ты понимаешь, ты слышишь?! — Илья Ильич наклонился над цветком, нежно прикоснулся к нему. Он распрямился, и Ирина Павловна увидела его повлажневшие глаза. — Какое счастье, — прошептал он просевшим голосом. — Дайте я пожму вашу руку, Ирочка. — И он горячо пожал ей руку, вкладывая в это рукопожатие любовь ко всему живому, бесконечному, она ответила ему рукопожатием, в которое вложила уважение, нежность и радость от силы, коей люди вот так могут делиться друг с другом.

Они в единодушном молчании, в тихой общности постояли над цветами.

«Взрослые дети, — подумала Ирина Павловна. — И хорошо!»

Цветок, один-единственный, несла Ирина Павловна.

Раскрасневшаяся, легкая, она пружинисто подошла к Инне и протянула ей эдельвейс.

Улыбнувшись, сказала:

— Нам, женщинам, приятно, когда цветы дарят мужчины, но что поделаешь, если их порой нет рядом…

На другой день на турбазе Иссык-Куль Ирина Павловна сидела на скамеечке подле розария. Розы, огромные, величиною с чайное блюдце, расточали томящий душу аромат. Сиреневые сумерки сгущались. Здесь, в горах, темнота наваливалась внезапно, и скоро являлись крупные, как вот эти розы, звезды. И небо казалось ароматным, с яркими росинками вокруг звезд.

Ирина Павловна думала о том, что она и все-все люди редко смотрят в небо. А там, оказывается, своя жизнь. И сколь чудесна она в ночном небе над высокогорьем! Чем дольше смотришь, тем ярче навстречу высверк звезд. В душе поселяется таинственная тишина вечной загадочности, которой дарит человека небо…

Ирина Павловна легко поднялась. Тропинкой средь деревьев прошла вниз, к озеру.

За Иссык-Кулем матово проступали сквозь сумерки снежные вершины гор. От озера шло тепло.

Ирина Павловна разделась, медленно вошла в плотную синь воды, легла на спину и счастливо улыбнулась — вчера она как-то сразу отдохнула, что-то изначальное вернулось к ней вчера.

Из-за низкой облачности вылет из Трехозерска откладывался. Секретарша держала Широкова «в курсе», а он той порой подписывал срочные бумаги, несрочные откладывал главному инженеру, который оставался вместо него на время отпуска. Отпуск! Какое легкое, воздушное слово, круглое, как колесо, за которым хочется бежать без раздумий и сомнений. Жена с сыном уже неделю у моря. Широков всю эту неделю прямо-таки физически чувствует прикосновение шершавых пляжных песчинок к телу. Но это уже поздно вечером, когда после сводок о ходе бурения, планерок и заседаний тяжелым мешком валится в постель.

— Игорь Борисович, — стелется из селектора голос секретарши, — еще на два часа отложили.

Широков и сам видит в окно, что ничего не изменилось в этой низкой облачности. Того и гляди, дождь-сеянец начнется.

— Черт, — жалуется срочной бумаге Широков. — Броня пропадет! Надо бы в главк позвонить, чтоб на следующий рейс перенесли. — Он было взялся за телефон, но тут в кабинет вошли буровики из бригады Скуратова.

— А-а, добрый день, добрый день! — заулыбался навстречу им Широков. — Первыми в сводке идете за июль. Порадовали! Так держать!