"РОСПИСЬ, что прислал поминков* Рудольф цесарь к царскому шурину, к слуге и конюшему, боярину и воеводе... к Борису Федоровичу Годунову... часы стоячие боевые со знамены небесными, два жеребца, а попоны на них бархат черфчат. Да государя Бориса Федоровича сыну Федору Борисовичу шесть попугаев, а в тех попугаев два есть: один самец, а другой самка... а Федору ж Борисовичу две обезьяны..."

_______________

* П о м и н к и - подарки.

Царь Федор преставился.

Слуга и конюший, боярин и воевода сам "учинился на царстве". Вознесены были и попугаи, даренные цесарем: из боярского в царский пожалованы чин...

1

Как солнцу над Москвой-рекою блеснуть - скрипят под кремлевской стеной уключины и слышится волжский говор. А сухопутьем, цепляясь на заставах за мытные дворы, лениво ползут по слободам возы с кладью. Зорко осматривает товар стража - не спрятано ли вино, не везут ли из-за литовского рубежа грамот с умыслом на великого государя.

А царя Бориса в Москве нет: пошел на Оку "проведывать" крымского Казы-Гирея. Отовсюду согнали для похода людей: из Чернигова, из Ельца, из Воронежа, из Курска; дали всем по медному грошу: как придут люди с похода, те гроши они вернут, - сочтут воеводы, сколько пришло, скольким недостача.

Окна курных, черных изб закрыты деревянными втулками. Мимо огородов и пустырей тянутся возы. Крестьяне везут на боярские дворы шерсть, масло, свиней, кур, красные резные ложки. "Юрий холодный* оброк собирает", говорят мужики и нахлестывают вязнущих в грязи лошаденок.

_______________

* Ю р и й х о л о д н ы й, или о с е н и и й, - день 26 ноября старого стиля, когда крестьяне платили землевладельцам (боярам и дворянам) оброк, отдавая им значительную часть продуктов своего труда. В конце XVI века царское правительство отменило приуроченное к Юрьеву дню право крестьян переходить от одного владельца к другому - так называемый выход. Тогда-то в народе и сложилась поговорка: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!"

На Красной площади - лавки: каменные, сводчатые, с одним малым окном за железными ставнями. А перед ними спозаранку - каждый на свой голос и манер - шумят ряды.

Ноябрьское солнце горит на васильковых и темно-маковых сукнах, на песцовых, с цветною выбойкою одеялах; глухо позванивают оловянные блюда и чаши; громоздится оружие - пищали и бердыши.

Толпятся холопы, разъезжают дворовые конные. Их нынче много. Воеводы пришли на государеву службу с челядью, женами и детьми, со всем своим скарбом. У Фроловских ворот вовсе проезду не стало: приезжий народ в Кремль ходит, день-деньской бьет челом.

На земле меж рядов стрелец и старец играют зернью.

- Отче, за што тебя из монастыря выгнали? - спрашивает стрелец.

- За то, што по кабакам пью, иноческое платье с себя пропиваю и зернью проигрываю, - со вздохом отвечает старец.

- Эх, костки пёстры - зернщику сестры! - восклицает стрелец и ловко раскидывает кости.

Холопы, крестьяне и городские зеваки собрались подле них в круг.

- Крещеные! - раздался вдруг голос. - А не Юрьев ли нынче день? Рослый крестьянин, оглядываясь по сторонам, вышел на середину.

- Юрьев! Вестимо, Юрьев!

- Сохнет и скорбит мужик по Юрьеве дне, а все ему льготы нету!

Игравший в кости стрелец вскочил и взял крестьянина за плечо:

- Косолап! Друг! Не чаял тебя на Москве встретить!

Тот усмехнулся и проговорил:

- Верно, крещеные: народ без выхода вконец погибает. Мысленное ли дело, чтобы нам с земли на землю не переходить?

Кругом зашумели:

- В иных вотчинах и корму нету, да на промыслы рук не напасешься!

- Побежим куда глаза глядят!

- Да по цареву указу беглых велено сыскивать и возить назад, где кто жил!

- Пойдем-ка всем миром к царю, - сказал крестьянин, - пущай нас не томит, выход даст, о людях своих порадеет.

- Да царь-то где? - крикнул стрелец. - На Оку пошел, нешто не знаешь?

- Или к царевичу! Он потеху любит - я его веселой речью утешу.

- Вали к боярам! Им о Юрьеве дне слово молвим!

- Шумом праву не быть! Эх, смутники! - прошамкал старец.

Звонили к обедне. В ясном безветрии стоял звон над городом.

Сбивая торговые лари, народ двинулся в Кремль.

2

Между жилыми покоями и теремами - место челобитчиков, Боярская площадка.

У крыльца - дьяки в высоких меховых шапках. На столах, крытых багряным сукном, - лубяные коробы, гусиные перья, заморская бумага. Два боярина стоят, не глядя друг на друга, оба грузные, потные, то и дело вытирая красные от гнева лица.

- И он меня обесчестил, сказывали, молвил про меня: "пьяный князь", говорит боярин.

- Черти тебе сказывали, - отзывается другой.

- Из-под бочки тебя тащили!

- Псаренков ты внук!

- Полно вам лаяться, бояре, - говорит дьяк. - Уймитесь! Ужо вас царь рассудит.

Звон множества малых колокольцев раздался в сенях. Народ впопыхах неловко стал на колени.

Вышел царевич. Сокольничие несли за ним птиц: кречетов и челиг; подсокольничие держали птичий наряд: колокольца и клобучки, шитые по сафьяну золотою нитью.

Федор был толст, бледен и улыбался без причины.

Конюший Дмитрий Годунов сказал:

- Вёдро, государь! Радостен будет красного сокола лёт. Натешишься в поле вдоволь...

Невдалеке закричали стрельцы, сдерживая толпу напиравших холопов. Рослый, бывший впереди детина прорвался; за ним устремились другие.

Федор спросил:

- Чего им?

- Не мы жалобим, государь, - сказал детина, кланяясь царевичу в ноги, - Юрий осенний челом бьет!

Федор тихо, по-детски засмеялся.

- Кто таков? Скоморох? - хмурясь, спросил конюший боярин.

- Зовусь я Фомою, а живу с сумою, в гости хожу не часто и к себе не зову.

- Эй, буде глумиться! - крикнул боярин. - Сказывай, пошто народ поднял?

Толпа, заволновавшись, придвинулась:

- Крестьяне мы искони вечные!

- Выход нам, государь, пожаловал бы!

- Посылают нас на работу за два часа до свету, а с работы спущают в час ночи!

- Вона што! - сказал боярин Годунов. - В сем деле царевич не волен. На то есть великий государь Борис Федорович.

- Да мы ж, сироты, притомились, выхода ожидаючи, душою и телом!

- Невтерпеж нам служба бесконечная!

- Пожалуй нас, государь, для своего многолетнего здоровья, прикажи выход дать на легкие земли!