Время шло, тоска улеглась, и вернулся страх. Я жалела, что не посмела упросить Брока взять меня с собой в Салем, — не только потому, что мне хотелось быть с ним, не только потому, что хотелось вернуться на борту "Морской яшмы", но еще и потому, что я просто боялась оставаться в этом доме одна, зная, что некому будет встать между мной и силами зла. Странно, но именно в этом человеке, с его мрачным характером и непредсказуемыми перепадами настроения, я нашла защитника. Завтра он уедет, а я останусь, и как мне обращаться с полупомешанной свекровью, чья спальня находится напротив моей? Эта женщина однажды едва не убила меня, и, кто знает, может, она-то и столкнула Тома Хендерсона с трапа.

Но я не могла заставить себя просить о чем-то Брока. Настроение мужа уже изменилось, и я не осмелилась позвать его. Я должна сама справиться со всем, что меня ждет, и разве что ключ, спрятанный под подушкой, послужит мне хоть какой-то дополнительной защитой.

Лучший друг бессонницы — тревожные раздумья. Я мало спала. Когда в окне маяка вспыхнул огонь, я долго лежала, глядя на отсвет на потолке моей комнаты, падавший из окна Яна Прайотта. И я снова подумала о Яне и о его любви, в которой он мне почти признался. Что, если я ошиблась насчет Брока?

Отсвет на потолке померк, тень хозяина комнаты закрыла лампу. Потом свет совсем погас. Мне вспомнились когда-то прочитанные строки Бульвер-Литтона: "Как два корабля, две судьбы расстаются, и ширится время меж ними волна за волной…"

Я слышала шум моря в своих жилах, моря судьбы, которое нас разделяло. И вдруг мне захотелось кинуться в его волны и плыть, плыть к гавани по имени Ян Прайотт. Надежность и безопасность — это Ян, а не Брок. Но я знала, что не брошусь в это море. Я уже выбрала опасные воды.

Ранним утром я наконец задремала. Когда меня разбудило рычанье Люцифера, Брок уже уехал.

Следующий день был мрачным и зловещим от начала до конца. Я даже дала ему название и вспоминаю только как День Пса. Наверное, этот зверь знал, что хозяин уехал, потому что непрерывно и жутко выл. Только ранним утром ненадолго притих, и я прошла по дорожке среди осенних голых кустов к конуре. К своему удивлению, я обнаружила там Лиен, которая кормила собаку. Похоже, она ни капельки не боялась пса — он взял из ее рук мясо и позволил ей наполнить водой миску, ни разу не зарычав. Их дружба меня почему-то не обрадовала.

Китаянка меня не видела, и, когда она покормила Люцифера и ушла в свою кухоньку в старой части дома, я подошла поближе к забору, глядя, как пес перемалывает мясо мощными челюстями.

Он поднял глаза, увидел меня и тут же снова дико взвыл. Его вой словно предвещал беду. Я поспешно покинула сад, а за спиной моей все звучала невыносимая волчья песня.

Потом я вспомнила о Лорел: узнала ли девочка про изрубленную скульптуру? Наверное, нет, потому что тогда прибежала бы к Яну или ко мне. Мы завтракали вместе, но она ничего мне не сказала.

Я спросила миссис Кроуфорд, где девочка, и кухарка ответила, что Лорел отправилась в городок по каким-то своим делам. Я решила перехватить ее  на обратном пути и рассказать, что случилось.

Ян работал в библиотеке, но я решила к нему не заглядывать — опасалась, что он прочтет на моем лице следы ночных переживаний и начнет расспрашивать, что да как. А я не смела никому рассказывать, ведь Брок просил меня молчать о том, что я слышала на корабле. Молчание тяжелым грузом лежало на моей совести. Что именно Брок собирался предпринять, я не знала, как не знала и того, передаст ли он преступника в руки правосудия, когда выяснит, кто убийца. Как бы меня ни тянуло к мужу, я совсем его не знала.

А дом без Брока показался мне пустым. Да еще этот страшный собачий вой! Я просто не могла сидеть в своей комнате взаперти и отправилась бродить по дому взад-вперед, вверх-вниз, чутко прислушиваясь к любому шороху — а вдруг мне грозит опасность?

Но никакая опасность меня не подстерегала, и только, уже в десятый раз поднимаясь по лестнице, я увидела наверху Сибиллу Маклин. Я замерла, с трудом подавив желание броситься прочь — не могла же я позволить себе позорное отступление. Она же впервые смотрела на меня не таким пустым и холодным взглядом. На лице свекрови появилось какое-то голодное выражение, и понравилось оно мне еще меньше, чем прежнее, безжизненное. Улыбка ее была натянутой и искусственной, словно вырезанной из бумаги.

— Зайдите ко мне, поговорим, — предложила она, жестом приглашая меня к себе в комнату.

После вчерашней ночи не хватало мне только беседы тет-а-тет с Сибиллой Маклин! Я ничего не отвечала, продолжая подниматься по лестнице. Наверное, свекровь почувствовала мою нерешительность, потому что подняла руку в неуклюжем, застенчивом жесте, словно предлагала мне дружбу.

— Не держите на меня зла за ту давнюю историю, деточка. Я не хотела, чтобы вы узнали и не стоило Броку о ней говорить. Это он сгоряча.

Я в изумлении воззрилась на нее. Неужели она так легко забыла, как вела себя ночью? Неужели забыла, как в дикой ярости, презрев элементарные правила приличий, ворвалась ко мне и к своему сыну и разве что не набросилась на меня с кулаками?

— То, что произошло со мной во младенчестве, теперь не имеет значения, — ответила я. — По-настоящему важно то, что происходит сейчас.

— Конечно! — согласилась она с куда большим, чем было ей свойственно, воодушевлением. — Я это и имею в виду. Мы должны подружиться, Миранда, вы и я. Так хочет мой сын. Он — все, что у меня осталось. Я не должна сердить его.

Сказал ли ей Брок о шагах, что я слышала на корабле у себя над головой в день гибели Тома Хендерсона? Может, внезапная перемена в поведении означает, что миссис Маклин надеется заткнуть мне рот под предлогом дружбы — вымученной и лживой?

Пока я так размышляла, собака продолжала истошно и тоскливо выть. Миссис Маклин положила руку мне на рукав. Сквозь ткань платья я почувствовала мертвенный холод, словно в жилах свекрови не осталось живой, горячей крови.

— Пойдемте же, — повторила она приглашение.

Я могла бы высвободить свою руку только вырвавшись, показав тем самым, что боюсь. Надежнее было притвориться храброй, и я неохотно дала завлечь себя в ее спальню, Миссис Маклин усадила меня перед чадящим камином, взяла кочергу и поворошила угли. Пламя разгорелось, дыма стало меньше. Она подложила еще поленьев, уселась напротив меня и посмотрела на портрет Эндрю Маклина.

— Вчера мой сын рассказал мне нечто странное, — начала она. — Он упомянул о какой-то истории, в которую, как я понимаю, и сам не особенно верит. Будто бы вы нашли письмо — признание, как он сказал, — написанное капитаном Обадией.

— Так и есть.

Мне стало легче — я понадеялась, что свекровь собирается говорить только о найденном за подкладкой карты письме. Может быть, узнав правду, миссис Маклин перестанет обвинять моего отца в смерти своего мужа, а тогда переменится и ко мне. Я поспешно рассказала ей и о письме, и о том, как его нашла.

Она слушала, глядя на меня своим странным, голодным взглядом, совсем не свойственным ей по прежним нашим встречам. Он все больше пугал меня.

— Так вот каким способом вы решили завоевать моего сына, — резюмировала миссис Маклин, когда мой рассказ был окончен, — Так знайте же, что это пустая трата времени. Существует еще один факт, который все меняет. Я о нем знала с того самого дня, когда сюда привезли вашу мать. Может быть, я догадалась об этом даже раньше.

Я слушала с тревогой, хотя и не подозревая, куда она клонит.

— Я решила сообщить вам всю правду, — объявила свекровь. — Нельзя больше хранить эту тайну. Если моего мужа застрелил капитан Обадия, то вы все равно дочь убийцы, потому что вы не дочь Натаниэля Хита, вы дочь капитана Бэскома!

Я уставилась на нее, не понимая, не желая понимать, о чем она толкует. А она продолжала едва ли не весело: