Конечно, сразу же после этого разговора я нашла в письменном столе тот конверт. Мне было очень интересно, что там внутри. К сожалению, огромная сургучная печать вовсе не позволяла его открыть. Впрочем, не думаю, чтобы он содержал что-то интересное для меня. Думаю, что там были какие-нибудь правительственные бумаги, и то, наверное, такие, которым Яцек придает большое значение. На конверте было написано красным карандашом: «Л. К. 3.-425». Что ж, у них всегда какие-то свои тайны.

Где-то около восьми появился тот адъютант, о котором говорил мне Яцек, — стройный молодой офицер. Я предложила ему чашечку кофе, но он отказался. Вел себя очень вежливо, и я заметила, что понравилась ему. Но несмотря на это, он сказал, что очень спешит, что пришел за запечатанным конвертом, о котором мой муж должен был позвонить мне из Парижа. Я не задержала его, тем более, что он видимо нервничал. Офицер любезно поблагодарил меня и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, я посмотрела его визитную карточку: «Поручик Ежи Сохновский». Вполне приличный молодой человек. Можно будет смело пригласить его на файф-о-клок. Если он из тех Сохновских с Подолья, то может быть даже дальним родственником Яцека. Надо будет спросить о нем маму.

Не знаю, чего это я сегодня так устала. Не хотелось даже пойти с Тото поужинать, и я осталась дома. Совсем не было аппетита. Съела только три кусочка спаржи, выпила стакан чая и немного красного вина. За столом тетя Магдалена внимательно присматривалась ко мне, видимо подозревая, что отсутствие у меня аппетита — проявление запретной любви к предполагаемому посреднику. Бог с ней. На самом деле причина куда серьезнее: за последний месяц я поправилась на килограмм четыреста граммов.

Набрасываю спешке эти несколько слов. Рано утром поступила телеграмма из Голдова. Отец опасно заболел. Я должна взять профессора Вольфрама и доктора Ярка и немедленно ехать в Голдов. К счастью, оба могут поехать со мной. Я очень обеспокоена болезнью отца. Плохо, что не могу сообщить о своем отъезде дяде Альбину. Ведь за время моего отсутствия здесь могут произойти очень важные события. Машина стоит у подъезда.

Что творилось, что творилось!

Я должна привести свои мысли в порядок, иначе не смогу внятно и подробно рассказать обо всем. Ранение отца, скандал, операция, желтый конверт, и рыжая шантажистка, дядя Альбин, Яцек, поручик Сохновский, следствие — все это вертится у меня в голове, как в водовороте. А вдобавок еще и ненормальная тетя Магдалена. Бедный Роберт! Наверное, он думает, что я о нем забыла. Так мне хотелось послать ему из Голдова письмо, но в последний момент я сдержалась. Вспомнилась мне давняя мудрая пословица: ничто так не пятнает женщину, как чернила. Письмо всегда может попасть в чьи-то посторонние руки, в чем я только что убедилась.

Не хватало еще только того, чтобы и Роберт всплыл на поверхность!

Но расскажу все сначала.

Прежде всего, отцова рана оказалась не такая уж опасная, как думали сначала.

Тот португалец (я никак не запомню его фамилии), конечно, не имел намерения причинить отцу какой-то вред. Он сам был в отчаянии и настаивал на том, чтобы оплатить все расходы на лечение. Понятное дело, отец не мог на такое согласиться. Тогда португалец пожертвовал весьма солидную сумму на какую-то благотворительную цель. Они там, в Португалии, не охотятся, поэтому, когда он увидел вепря, то как сумасшедший начал стрелять во все стороны ему вдогонку. К счастью, пуля пробила отцу только мякоть бедра. Однако я должна была шесть дней просидеть в Голдове. О том, чтобы уехать, не могло быть и речи. Мама от страха чуть не сошла с ума. А тут еще почти двадцать человек гостей! Да еще и эта напасть.

Странно еще, как у меня самой не помутился разум. До сих пор не могу прийти в себя. Тем более, что, кроме здоровья отца, все, кажется, ухудшилось.

На другой день после приезда в Голдов я получила телеграмму от дяди. Очень осторожными, непонятными для непосвященных лиц фразами он сообщал, что из Брюсселя поступили вполне определенные сведения. О той особе там никто ничего не знает, кроме того, что она останавливалась несколько раз в разных отелях. Достоверно установлено, что она не является жительницей ни одного из крупных бельгийских городов. Розыскное бюро высказывает предположение, что эта особа не заслуживает доверия. Они не прекращают поиски, но дядя ясно давал понять, что не надеется получить никаких существенных сведений.

Это меня не очень порадовало. Если бы мы знали об этой дамочке что-то конкретное, то могли бы разговаривать с ней совершенно иначе. Вся надежда на дядю.

В довершение всего со мной случилась еще одна неприятность. А именно: в субботу утром в Голдов приехало двое господ. Когда я вышла к ним и удивленно сказала, что я их не знаю, они представились. Оказалось, что старший из них — полковник Корчинский, а младший — ни кто иной, как его адъютант поручик Сохновский. А так как я не поверила этому, потому что новый Сохновский был совсем не похож на своего предшественника, они показали мне свои документы. И только теперь все всплыло на свет.

Они мучили меня более трех часов. Я должна была подробно рассказать все о визите первого (фальшивого) адъютанта, назвать точное время его визита и описать, каков он из себя. Как видно, дело было серьезное, потому что полковник слово в слово записывал мои показания, а поручик тщательно запер дверь, чтобы никто не смог нас услышать. Оказалось, что в желтом конверте были какие-то чрезвычайно важные документы. Получение их имело большое значение для какого-то сопредельного государства.

Кстати, я со стыдом должна признаться, что не имею представления, какое государство нужно считать сопредельным. В разговорах мужчин время от времени можно услышать это слово, а я не решаюсь спросить. Ведь мне, жене Яцека, не годится этого не знать. Однако я додумалась, что под словами «сопредельное государство» надо понимать Россию.

А теперь, после этого происшествия, я окончательно в этом убедилась. Полковник очень интересовался, не было ли у того самозваного поручика Сохновского русского акцента. Я ответила, что он разговаривал на чистейшем польском языке, как и было на самом деле. Оба господина упрекали меня в том, что я поступила легкомысленно, отдав конверт незнакомцу, который за ним пришел, и не проверила у него документы.

Это было возмутительно. И я не скрывала от них своего возмущения. Как же так? Сначала муж звонит мне из Парижа, что появится поручик такой-то, адъютант полковника такого-то, за таким-то предметом. Затем появляется пан в мундире, даже с какими-то орденами, причем привлекательный на вид и с безупречными манерами, называет свою фамилию и просит дать ему тот предмет. Как же я должна была поступить? Ведь было бы смешно, если бы я стала требовать у него какие-то бумаги или устанавливать его личность. Я же не полицейский. Мне и в голову не могло прийти, что это какое-то мошенничество. Да и откуда бы кому-то постороннему знать, что Яцек звонил мне и какие дал наставления?

Полковник посмеялся над моими доказательствами и пояснил, что в парижском отеле, из которого звонил Яцек, вчера обнаружена линия подслушивания, благодаря которой шпионы узнали о его поручении и сразу же приказали своим варшавским агентам похитить тот конверт.

Это ужасно. У меня мороз пошел по коже, когда я подумала, что и мои разговоры с Тото или Робертом тоже может кто-то подслушать. Сразу же как вернусь в Варшаву, вызову электротехника по телефонам, чтобы разобрал наш аппарат и посмотрел, нет ли там какой линии. Это вполне возможная вещь. Правда, Яцек никогда и ни с кем не разговаривает по телефону о политических делах, но шпионы могут думать иначе.

Как он отвратителен, этот шпионаж. Я просто понять не могу, чего они выискивают в Польше. Почему другие государства все шлют и шлют к нам этих шпионов. Почему их так интересует все, что у нас творится? Почему мы не озабочены их делами и не посылаем никого подглядывать за ними, а они нам покоя не дают? Я бы еще поняла, если бы эти шпионы улаживали свои дела с мужчинами. Но впутывать в свои грязные махинации порядочную женщину — это уже совсем не по-джентльменски.