— Ты спрашиваешь, почему он ненавидит меня, Хэйес? Потому что я мятежник.

Гатри вздохнул.

— Затаись, Джекоб. Постарайся не привлекать внимания сержанта. Я придумаю что-нибудь.

— Ладно, я пойду, — сказал Джекоб. И Гатри по голосу почувствовал его угнетенное состояние. Похлопав дрожащей рукой по плечу друга, Джекоб исчез в темноте.

Лежа на соломенном тюфяке, Гатри слышал где-то поблизости характерные звуки — какого-то парня мучила рвота. Запах ее смешивался с общим зловонием, исходящим от немытых тел и гноящихся ран.

Сейчас он понимал, как права была миссис Мак-тавиш, благочестивая мать Джекоба, верившая в существование ада: Гатри как раз находился в нем.

На следующее утро рана на боку загноилась. Гатри залихорадило. Все окружающее превратилось в сплошной кошмар, сквозь который до него доносился крик. Гатри смутно догадывался, что кричал Джекоб.

Вероятно, из-за упрямства, как сказал бы отец, Гатри выжил и кое-как выздоровел. При первой же возможности он пошел навестить своего друга.

Он нашел Джекоба сгребающим лопатой щелок в вонючую помойную яму. У того был потухший, испуганный взгляд. Вокруг черным роем кружились мухи. Губы Джекоба не шевельнулись, но его глаза красноречиво говорили: «Ты пришел слишком поздно». Он сдернул свою грязную рубаху и обнажил обезображенное левое плечо — на нем было выжжено клеймо в форме ромба.

До этого момента Гатри не испытывал настоящей ненависти к янки. Он считал многих из них такими же зелеными юнцами, как он сам, воображавшими войну сначала забавной игрой, а потом убедившимися, что это игра со смертью.

— Который из них Педлоу? — спросил он, беря в руки лопату, чтобы не привлекать постороннего внимания.

Джекоб продолжал работать.

— Тот, что стоит у ворот, — промямлил он, — и чистит ногти охотничьим ножом.

Гатри увидел сержанта и исподтишка бросил на него взгляд. Охранник был примерно его комплекции, лицо его было обезображено оспой.

Педлоу перехватил взгляд Гатри. Некоторое время оба молча смотрели друг на друга, затем охранник отвернулся, сплюнул в грязную лужу и удалился.

Три дня Гатри следил за сержантом, запоминая его привычки и изучая распорядок его дня. Гатри был болен и сильно ослабел, однако, по иронии судьбы, Педлоу стал стимулом для его выживания. Он не видел во сне ничего другого, кроме раскаленного клейма, прожигающего тело Джекоба.

Наконец Педлоу получил назначение охранять ночью южные ворота. Это устраивало Гатри, ибо он задумал бежать в южном направлении.

Через час после полуночи Гатри подкрался к сержанту сзади и ударил его по голове булыжником, который специально приберег для этой цели. Он оттащил обмякшее тело Педлоу в сторону, стянул с охранника форму и прихватил его нож.

В течение нескольких минут Гатри сменил свою ветхую, окровавленную одежду на голубой юнионистский мундир Педлоу и взял в руки его ружье. Гатри укрылся в тень, когда мимо прошли полдюжины янки, приветствуя его без особого энтузиазма. Гатри пробурчал ответное приветствие.

Когда Педлоу стал приходить в себя, Гатри приставил подошву своего ботинка к его горлу и сказал:

— Мне не составит труда раздавить тебя, голубое пузо, как тыкву, так что веди себя смирно.

Янки застонал. Гатри заткнул ему рот тряпкой и защелкнул наручники на его запястьях, после чего смело пошел к баракам. Он разбудил там Джекоба и полдесятка других парней, достаточно здоровых и крепких для побега. Когда он выводил узников серым холодным утром через южные ворота, можно было подумать, что сержант-юнионист конвоирует группу заключенных на работы.

Несмотря на то что Гатри и его приятелям удалось тогда благополучно бежать из лагеря, этой ночью его преследовал один и тот же кошмар: будто его схватили и отправили назад в вонючий концентрационный лагерь, затем клеймили тем же способом, что и Джекоба. Он так отчетливо видел это, что проснулся, как от сильного толчка, и оперся на локти, озираясь вокруг. Тоб, свернувшийся калачиком у его ног, слабо взвизгнул в знак сочувствия.

Гатри нащупал рядом с собой револьвер и крепко сжал ладонью его скользкую рукоятку. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя, отделить прошлое от настоящего и заглянуть в беспокойное, тревожное будущее.

Раздался оглушительный взрыв, потрясший стекла в окнах школы. Шестилетняя Молли Хаггарт, с блестящими черными косичками и глазами василькового цвета, вскочила со своего места. Размахивая ручонкой, она закричала:

— Это начало землекачания?!

Каролина была тоже встревожена:

— Нет, Молли, — сказала она, повысив голос, чтобы перекричать возбужденные детские голоса. — Это взрыв динамита. А слово правильно произносится «землетрясение».

— Может быть, кто-то грабит банк? — предположил Джонни Уилбин, мальчик с веснушчатым бледным лицом.

— Или начали разрабатывать старую шахту Мейтлэнда? — выдвинула свою версию Первис, Тетчер.

Угольная шахта, которую унаследовали мисс Фоуб и мисс Этель, была закрыта уже пять лет, но за время эксплуатации она принесла достаточно дохода, чтобы обеспечить пожилых леди на всю оставшуюся жизнь.

— Тише, ребята! — строго произнесла Каролина. — Если происходит что-либо заслуживающее внимания, кто-нибудь нам сообщит об этом.

— Это мистер Хэйес добывает медную руду, — сказал Мартин Бейтс, тот самый подросток, который рассказал Каролине о «подвигах» мистера Хэйеса во время войны. При этом он с гордостью называл его другом своего отца. — Невозможно добывать руду без использования динамита. Он приобрел участок земли недалеко от Риббон Крик.

Каролина отметила про себя то, что сказал мальчик, и стала продолжать урок. В конце дня, когда в школе закончились занятия, она сделала уборку в классах, внесла внутрь помещения национальный флаг, сняв его у парадного входа в школу, и, когда все дела были закончены, поспешила взять напрокат лошадь и коляску.

Заплатив десять центов арендной платы, она направилась в Риббон Крик. Была половина пятого дня, когда она прибыла к месту назначения, обнаружив бивак Хэйеса по запаху костра. Суетливые куры разбежались перед лошадью. Тоб выскочил навстречу коляске с неуверенным лаем.

Гатри Хэйес был не в руднике, как ожидала Каролина. Он стоял, склонившись над корытом для стирки. Рукава рубахи были закатаны вверх, обнаженные руки были в мыльной пене. Каролина заметила, как он завозился с повязкой на глазу. Затем он направился к ней ленивой походкой мимо ряда постиранных брюк, развешанных на веревке для сушки.

— Хелло, мисс Чалмерс, — приветствовал он Каролину в свойственной ему дерзкой манере. Хэйес держал руки на бедрах. Шляпы на нем не было. Его густые каштановые волосы блестели на солнце.

Держа в руках поводья, Каролина несколько подалась вперед на сиденье коляски и искоса посмотрела на Хэйеса.

— Могу поклясться, что вчера вы носили повязку на правом глазу.

Хэйес потрогал повязку и опустил руку.

— Вы ошибаетесь, мисс Чалмерс, — вежливо сказал он.

Каролина выпрямилась и крепко привязала поводья к рычагу тормоза.

— Я так не думаю, — ответила она. — Я редко ошибаюсь в подобного рода вещах. У меня хорошая память на детали. Помогите мне, пожалуйста, сойти.

Чуть помедлив, он направился к ней. Когда Хэйес взял Каролину за талию, она пожалела о своей просьбе: она почувствовала необыкновенное волнение от прикосновения рук Хэйеса.

У Каролины перехватило дыхание. Лицо ее вспыхнуло. Она поняла, что Хэйес заметил ее состояние. Он улыбался кривой усмешкой и не сводил взгляда с ее губ. В какое-то мгновение ей показалось, что он не остановится перед тем, чтобы поцеловать ее.

Но вместо этого, к глубокому облегчению и безграничному разочарованию Каролины, он позволил ей выскользнуть из его рук. Она стояла, все еще дрожа всем телом. Хэйес находился так близко от нее, что она ощущала запах его горячего тела.

— Вы знаете, — сказал он спокойным тоном, — не совсем безопасно появляться здесь одной.