На западе еще стояла ночь, а восток уже пламенел. Солнце огненно-белым шаром выплыло из-за далекого горизонта. Знаменами зарделись носы наших истребителей.

С востока по земле уверенно наступал день. Перемахнув через Днепр, он, разгоняя тьму, стремительно покатился по Правобережью Украины.

На крутом берегу Днепра показался Киев. 778 дней город томился в плену — и вот свобода. Унесенная восточным ветром, исчезла мрачная пелена дыма и гари, через которую мы полтора месяца смотрели на Киев.

Даже здесь, в вышине, мы ощущали ликование запрудившего улицы народа. Жители столицы приветствовали воинов-освободителей.

Фашистская авиация не показывалась. Она, очевидно, боялась быть захваченной наступающими советскими войсками на аэродромах, перелетала подальше от прорванного фронта. Зато наши самолеты группа за группой спокойно проходили над городом, приветствуя его и демонстрируя свою силу.

После обеда майор Василяка, вызвав на КП командира первой эскадрильи старшего лейтенанта Вахлаева и меня, поставил задачу: прикрыть 3-ю гвардейскую танковую армию, устремившуюся на Васильков и Фастов.

— Лететь только «старикам», — предупредил командир полка.

Набралось по три летчика от эскадрильи.

— Мало, — заметил Василяка. — Возьмите с собой из молодых Априданидзе и Сирадзе.

— Восьмерки тоже маловато, — сказал я. — Задача очень сложная. Может, еще дадите пару от Худякова?

— Нет! Не могу! Он со своей эскадрильей пойдет за вами. Где сам-то полетишь?

Вопрос был задан не случайно. За последнее время появилось мнение, что командиру истребителей для удобства управления нужно лететь в верхнем ярусе. С колокольни, мол, виднее.

Эта «новинка» не нова. Она зародилась еще на Халхин-Голе в 1939 году и в буржуазных армиях нашла широкое применение. Так обеспечивалась наибольшая безопасность командира в бою. В советской авиации место командира в полете в первую очередь определяется удобствами управления. Практика подтверждает, что лучше всего командиру быть там, где решается главная задача боя.

Мы готовились вылететь на прикрытие наземных войск. Наша главная цель — бомбардировщики. Верхние «яки» будут сковывать истребителей противника, обеспечивая этим действия нижней группы, которая должна выполнить главную задачу: громить бомбардировщиков. Значит, место командира в этой группе.

Командир, летящий не ведущим, не во главе истребителей, уже неполноценный командир. Часто в воздухе успех боя решают пример командира и место его впереди. Он должен в ответственный момент увлечь всех за собой. Поэтому я Василяке ответил, что полечу в ударной группе.

— А я со звеном в сковывающей, — поддержал меня Вахлаев. — Так будет удобнее.

Мы вышли из землянки. Летчики уже ждали нас. Георгий Колиниченко, Иван Тимошенко и Александр Сирадзе — из первой эскадрильи — как на подбор низкорослые, легкие. Их комэск тоже не из тяжеловесов. Он шутливо сказал командиру полка:

— Сама природа нас создала, чтобы летать выше всех, в сковывающей группе: самолету не тяжело. А вот их, двухметровых детин, — Вахлаев кивнул на Лазарева и Кустова, — не каждой машине под силу поднять на потолок.

Василяка понял, к чему клонит комэск:

— Согласен.

Под нами снова Киев. Как изменилась видимость! Переменившийся ветер принес на Днепр дым и гарь с фронта. Город сквозь эту густую пелену еле просматривается. Вдали редеют огромные факелы: по пути отступления фашисты сжигают все, что может гореть. Трудно дышать, и даже солнце потускнело, как будто его заслонили грязным стеклом. Лишь яркие носы наших самолетов выделяются в этом дымном мраке. Видишь ли ты нас, Киев?

Кустов с Лазаревым летят правее нас с Априданидзе. Как автор идеи полетов на красноносых машинах, Игорь тревожится за успех, опасается, что в дыму мы можем не заметить противника. Слышу в наушниках его недовольный голос:

— Вот чертова муть! Когда только она кончится? Тут же, словно услышав его слова, дымное марево расступается перед нами, и мы слепнем от обилия света. Солнце яркое-яркое. Но лучи его не пробивают стелющегося дыма, отражаются, искрятся, заливая все вокруг серебристым сиянием.

За Киевом стала просматриваться земля. На юг и запад текут лавины наших танков, орудий, машин, людей. Их-то нам и надо прикрыть. Звено Вахлаева уходит вверх. Принимаем нужный боевой порядок.

Пытаюсь определить линию фронта. Ее нет: все в движении. Где наши, где гитлеровцы — понять трудно. Внизу замаячил немецкий разведчик-корректировщик ФВ-189. На фронте этот самолет за своеобразную форму прозвали «рамой». Кустов просит разрешения уничтожить его. Запрещаю: пока отвлекаться нельзя. С «рамой» можно разделаться позднее, на обратном пути.

— Есть, на обратном пути! — отвечает Кустов. Идем над Васильковом. Правее показывается Фастов. Теперь хорошо заметно, как к этим городам подходят наши войска.

В воздухе, кроме нас, никого, Летим дальше.

Как всегда, в воздухе внезапно запрыгали черные бутоны. Первый залп зенитной артиллерии фашистов был таким метким, что меня швырнуло вверх, а ведомого Априданидзе отбросило далеко в сторону, и он, беспорядочно кувыркаясь, пошел к земле. Резкий рывок из опасной зоны — и группа вне разрывов. Сулам выправил машину и разворачивается назад.

— Что случилось? — спрашиваю его.

— Поврежден мотор.

— И все?

— Как будто.

— Один долетишь?

— Помаленьку дотопаю.

Нас осталось семеро.

Теперь хорошо виден сплошной поток отступающих вражеских войск.

Решаю не возвращаться, лететь дальше, чтобы встретить воздушного противника на подходе к линии фронта. Курс на Белую Церковь. Мы знаем, там вражеский аэродром. Подлетаем ближе. Вглядываюсь. На стоянках замечаю какие-то самолеты. Только их почему-то мало. Успели взлететь?

Внимательно осматриваю небо. Вдали, в густой синеве, россыпью маячат темные пятна. Это не облака и не птицы, это самолеты. Притом очень много. Если противник, то нужно, чтобы он не обнаружил нас раньше времени. Это главное.

Забираемся много южнее и, прикрываясь солнцем, сближаемся.