Только когда последние угли рассыпались грудой мерцающих огоньков, я понял, что зловещая тьма существовала большей частью в моем воображении — вокруг было не так уж темно. В начале лета ночи короткие, и светлые сами по себе, но тут, наверху, где деревья не заслоняли небо, а воздух был свободен от мутных морских испарений, я увидел, что от горизонта до горизонта протянулась огненная полоса — широкий звездный мост, такой яркий, что силуэты одиноких деревьев на склоне холма чернели, точно нарисованные углем. Звезды мерцали и переливались, собираясь в шары, в вихри, в сложные фигуры, слабое зарево на краю неба то вспыхивало, то гасло, и зрелище это так заворожило меня, что я поднялся и осторожно начал пробираться на самую верхушку холма. Оказавшись наверху, я обернулся и у меня перехватило дыхание — словно я стоял в полумраке молельного дома с его цветными окнами и мягким мерцанием светильников — море на юге лежало черное, черней, чем небо, но там, где днем я бы увидел темный лесной массив, протянувшийся сколько хватит глаз, сияла россыпь огней, точно кто — то кинул с высоты на деревья светляков — пригоршню за пригоршней. Только ни один светляк не мог бы сиять так ярко. Огни эти точно дышали — мерно, в каком — то своем ритме, то меркли, то разгорались ярче, казалось, что по верхушкам деревьев, по кронам пробегают волны света.

«Огни наших поселений простирались от горизонта до горизонта… я вижу их в своих снах — они сияют, точно небо, полное созвездий…» — вспомнил я. Зрелище было таким поразительным, что я почувствовал себя причастным к нему, словно я был странным образом соразмерен этим горам, и темному морю, поглощавшему звездный свет, и этим огням — я был не больше и не меньше чем они — часть этого мира, равный собеседник и наблюдатель.

Приоткрыв рот, я всматривался в этот неведомый свет, как вдруг огни, казавшиеся зеркальным отражением величаво раскинувшихся в небе созвездий, вспыхнули с особенной силой и тут же погасли. Лишь небо продолжало светиться, и грядущий рассвет казался мне то ли обещанием, то ли утешением — я спустился вниз, к своим пожиткам, уселся у прогоревшего костра и поплотнее запахнул куртку — на рассвете всегда холодно.

Резкий крик потревожил утренний сумрак, ему откликнулся другой. Странные, холодноватые голоса перекликались в тумане. Я насторожился — внизу, на побережье, я ни разу не слышал ничего подобного. Какое — то время ничего не происходило, потом передо мной внезапно возникло темное пятно — оно чуть приблизилось, оформилось и превратилось в странное существо примерно в половину моего роста. Присев на мохнатые ноги, оно с любопытством уставилось на меня своими глазами — бусинками.

— Привет, — сказал я.

К нечистой силе это создание явно никакого отношения не имело — похоже, оно опасалось меня не меньше, чем я его. К тому же оно умудрилось забраться за пределы моего магического круга.

Какое — то время мы оба сидели неподвижно и внимательно смотрели друг на друга.

Потом я осторожно протянул руку, достал из сумки хлеб и, отломив кусочек, протянул существу. Оно приблизилось, осторожно переступая коротенькими ножками, и протянуло лапку — вернее, ручку с крохотными, почти человеческими пальчиками.

Взяв хлеб обеими руками, странное создание осторожно надкусило его и, прижав краюху к груди, вновь скользнуло в туман. Я усмехнулся — предгорья были полны жизнью, для которой, похоже, самым странным и притягательным созданием был человек. Мы страшили и привлекали ночных обитателей холмов не меньше, чем страшил и притягивал нас самих окружающий мир. Какое — то время я сидел неподвижно, ожидая других визитеров, но больше никого поблизости не было.

Небо становилось все светлее, а туман сполз ниже, укутав подножье холма. Скоро, подумал я, у нас не будет и такой ночи — близилась пора летнего солнцестояния, когда солнце в странной задумчивости повисает над горизонтом, словно не решаясь нырнуть в темную пропасть. Подул легкий ветерок и откуда — то потянуло дымком — видимо, я вышел к пастушьей стоянке. Я, было, направился туда, но тут же сообразил, что мне придется объяснять с чего это мне вдруг вздумалось проводить ночь в горах в одиночку; инстинктивно я понимал, что лишних расспросов следует по возможности избегать, хоть особенно и не задумывался над этим.

Я ни сделал ни одного шага в направлении стоянки, но голоса все приближались — теперь, когда туман постепенно рассеивался, я увидел их — темные фигуры, которые казались из — за игры теней и света совсем огромными — над головами людей трепетали факелы. Все были вооружены. Глупо — сначала мне показалось, они ищут меня.

Процессия двигалась мне навстречу и я понял, что прятаться поздно. Убегать тоже было глупо — оставалось лишь открыто выйти им навстречу, что я и сделал.

Завидев меня, они резко остановились — лица у всех были настороженные. Здесь были и наши люди, и чужаки из Голого Лога, и еще кто — то из той общины, чья стоянка расположилась по соседству с нашей… многих я и не знал…

— Эй, — сказал тот, кто, похоже, был у них за главного, — а ты что тут делаешь?

Я счел за лучшее сказать правду.

— Я искал одного человека. Девочку. Она заблудилась где — то неподалеку.

— А ты не врешь, малец?

Он приблизил к моему лицу факел — у меня от жара затрещали волосы, и я отпрянул.

— Это Люк, — сказал кто — то из толпы, и я узнал Карла, мужа Лины. — Он, хоть и придурочный, но не врет — у моей хозяйки пропала сестра. Так она, бедняжка, с тех пор, как узнала об этом, ревет не переставая. А малый этот, вроде, ее приятель, девчонки той. Только зря все это. Девку не вернешь. И тебе тут шляться нечего, — обернулся он ко мне, — Ступай домой.

— Ладно, — сказал я благодарно; мне было приятно, что хоть кто — то за меня заступился, — а что стряслось — то?

— Оборотня ловим, — ответил Карл. — Оборотень тут поблизости бродит, ясно?

— А может, он и сам оборотень? — спросил кто — то из толпы.

— Нет, — Карл, видимо, решил защищать меня до конца, — говорю тебе, это наш. Ты что, оборотня от человека отличить не можешь?

— Как же его отличишь… — пробормотал кто — то.

— А ты факелом ткни, — посоветовали сзади, — он сразу себя и покажет.

Я молчал.

— Ладно, — сказал старший, — пошли. Ступай домой, малец, а то наживешь неприятности.

Я молча кивнул.

Процессия вновь двинулась в путь и какое — то время, пока она не скрылась за склоном холма, я смотрел ей вслед. В неторопливых, осторожных движениях людей была молчаливая угроза — когда я осознал, что произошло бы, если бы я, скажем, бросился бежать, или если бы Карл не признал меня, мне стало дурно…

Туман, скопившийся в расселинах, затрепетал и начала подниматься вверх, на миг погрузив меня в ватный сумрак, в котором исчезли все звуки и краски. Потом сквозь него начал пробиваться розовый свет, он вздрогнул, точно агонизирующее животное, и рассеялся, а в лицо мне ударил слепящий луч — солнце зависло в узкой расселине между двумя скалами и начало стремительно карабкаться на небосвод, поглощая зелень и чернь, и лиловый сумрак. Тени шарахнулись и поползли прочь, укорачиваясь на глазах. Чувства мои обострились, и я теперь отчетливо чуял запах дыма — где — то совсем рядом была стоянка пастухов, — и слышал треск горящих сучьев, и еще какое — то движение у себя за спиной — осторожное, почти неуловимое.

Я обернулся.

Она стояла на границе света и тени, и поначалу казалась совсем нереальной, но солнце все укорачивало и укорачивало тень, гнало прочь, пока, наконец, я не разглядел ее совершенно отчетливо.

— Тия, — прошептал я.

Она поглядела на меня своими огромными глазами. Косые солнечные лучи словно просвечивали ее насквозь и мне она показалась совсем бесплотной — легкая полупрозрачная фигурка, готовая вот — вот окончательно раствориться в воздухе.

Я стоял неподвижно, боясь пошевелиться. Понимание пришло ко мне — такое чистое и холодное, такое окончательное, что меня затрясло, точно я вышел из освещенной комнаты на мороз.